Злые игры. Книга 1
Шрифт:
Они ужинали (семгой, шотландским тетеревом и молочным пуншем, причем к ужину предложили несколько великолепных вин) в столовой таких идеальных пропорций, что она прекрасно смотрелась бы и в Хартесте, если бы ее туда перенести. После ужина сидели в гостиной возле громадного камина и пили кофе по-гэльски; Шарлотта посмотрела на Макса, вытянувшегося в кресле напротив нее, и вдруг подумала, что он выглядит совсем как взрослый и что он очень даже приятный попутчик; а подумав так, вздохнула.
— Боже, это еще что такое? — удивился Макс. — Мне вот хочется прыгать от радости, а не вздыхать.
—
— Ну и ладно. Ничего так ничего. А ты мне собираешься все-таки рассказать, для чего ты сюда приехала?
— Да. Только вначале наполни стакан. И сядь получше, Макс: тебе придется выслушать кое-что неожиданное.
— Вот это да! — проговорил Макс, когда их очень длинный разговор подошел все же к концу. — Нет, чтоб мне провалиться!
— Крайне изысканная реакция, Макс.
— Да, я понимаю. — Он сидел сильно побледневший, и было видно, что ему стоит огромных усилий казаться веселым и непринужденным и делать вид, будто услышанное нисколько не выбивает его из равновесия. — Но и я не тот изысканный человек, каким считал себя до сих пор.
— Не думаю, что кому-нибудь из нас следует менять стиль и манеру поведения, к которым мы привыкли, — ответила Шарлотта, стараясь не подыгрывать тому настроению, которое только что прорвалось у него.
— Ну… не знаю. А если мой дорогой и любимый папочка был банковским клерком? Или мусорщиком? Никакой я не виконт. Во всяком случае, не настоящий. Так, подделка. Какой поворот в судьбе, а?
— Верно, — спокойно проговорила Шарлотта. — Но тебя пока еще зовут виконт Хэдли. Тебе по-прежнему предстоит унаследовать и имя, и титул, и все остальное. Ты и внешне похож на графа. Ты очень похож на папу. Именно это и сбивало нас с толку так долго. Не думаю, что для тебя теперь что-нибудь изменится.
— Наверное, — очень медленно произнес Макс, — наверное, именно поэтому я такой тупой.
— Макс, опомнись! Что за глупости ты говоришь! И откуда этот снобизм? В самых знаменитых домах Англии сколько угодно тупых графов.
— Да, но только не в Хартесте. Папа… Александр очень умен. И мама тоже была умной. И талантливой. Способной к творчеству. А у меня ничего этого нет. — Он мрачно пнул камин ногой. — Я давно уже стал задавать себе этот вопрос. Теперь мне все понятно. О боже. О боже. Лучше бы ты мне ничего не рассказывала.
— Макс, не говори глупостей. Я обязана была тебе рассказать. Я тянула с этим, сколько было возможно.
— Почему? Почему ты была обязана? Я был вполне счастлив.
— Ты можешь и дальше продолжать быть вполне счастливым.
— Возможно. — Таким мрачным, подавленным и угрюмым Шарлотта еще никогда в жизни его не видела.
— Прости меня, Макс, но я убеждена, что ты должен был обо всем этом узнать. Мы обе в этом убеждены. Я хочу сказать, что рано или поздно тебе все равно стали бы известны те слухи, что ходят обо мне и Георгине. И ты начал бы расспрашивать. Это могло стать для тебя страшным ударом.
— Ну, это и так страшный удар. — Он улыбнулся ей слабо, неуверенно. — Не знаю, как ты можешь относиться к этому так спокойно.
— Макс, я отнеслась не спокойно. Тогда, когда узнала.
— И он совсем не хочет… говорить об этом? Ты абсолютно не знаешь, почему все так произошло? Что заставило маму так поступить?
— Нет. Он не хочет об этом говорить. То есть он признает, как я тебе сказала, что да, все это правда и что мама всегда жила своей собственной жизнью. Ему это явно причиняет ужасную боль. И кстати сказать, он продолжает думать, что мы-то все считаем тебя его сыном. Конечно, вполне может быть и так, что всему этому есть какое-то очень простое и естественное объяснение. Мы, например, с Георгиной с самого начала подумали, что, может быть, у него просто не могло быть детей; но в таком случае не было бы вокруг всей этой бессмысленной таинственности, он мог бы прямо нам об этом сказать, они могли бы взять приемных детей, сделать еще что-нибудь.
— Мой бог, — проговорил Макс, — бедный старикан. Заставила же она его покрутиться! Какой это, наверное, был для него ужас.
— Да, конечно. И он тем не менее всегда так благородно держался. Оставался верен ей, сохранял лояльность. Я имею в виду, когда у нее бывали запои, ну и все такое. Он ведь никогда, ни единого раза ничем не дал понять, будто она хоть на йоту меньше, чем само совершенство. Наверное, это и есть любовь.
— Да, наверное. Ты не…
— Я не что?
— Не думаешь, что, может быть, я и вправду папин? Я ведь действительно очень на него похож.
— Честно говоря, Макс, не думаю.
— Ну что ж. — Макс резко поднялся и от этого движения показался ей особенно высоким и совсем взрослым. — Незаконнорожденный сын отправляется спать. Он очень устал. Увидимся за завтраком, Шарлотта. Не буди меня рано.
Он вышел из комнаты, шагая тяжелее, чем обычно, и понурив голову, что было уж совсем на него не похоже. Шарлотта посмотрела Максу вслед и вздохнула. Она не думала, что разговор подействует на него так угнетающе. Глупость она сделала. Большую глупость. Для него все это наверняка стало ужасающим потрясением. Под всем своим внешним обаянием он, в общем-то, был болезненно самолюбив. А шестнадцать лет — опасный возраст. Особенно у мальчиков.
Наутро Макс выглядел повеселее. К завтраку он вышел слегка побледневшим, но в целом вполне владел собой.
— Я пришел к выводу, что мне все это, пожалуй, даже нравится. В конце концов, я ведь могу оказаться кем угодно. А это даже интересно. Быть может, во мне раскроется какой-нибудь пока не проявившийся талант: например, к скульптуре или балету.
— Честно говоря, я в этом сомневаюсь, — не удержалась Шарлотта, — но время покажет.
— Безусловно. Однако не думаю, что я последую твоему примеру и тоже займусь розысками моего дорогого папочки. А что, если он мне не понравится? Лучше уж я буду считать себя сыном графа Кейтерхэма, и к тому же так гораздо проще.