Злые вихри
Шрифт:
Сколько пережитаго страданія, сколько долгой, тайной тоски, сколько душевныхъ слезъ слышалось въ этихъ звукахъ... И Нин хотлось плакать, хотлось нжной, безконечной лаской залчить эту тоску, это страданіе, высушить эти тайныя слезы. Ей хотлось унестись вмст съ измученнымъ поэтомъ въ безбрежныя сіянья счастливыхъ грезъ, въ завтный міръ безсмертной красоты -- чистой, высокой, безгршной, какъ эта весенняя ночь, какъ эти могучіе, вдохновенные звуки.
Марья Эрастовна сидла, задумчиво опустивъ голову.
Опять зашептали волны -- и стихли...
– - Боже мой, какъ ему не грхъ нападать на искусство,тсчитать лишнимъ, вреднымъ, грховнымъ!-- воскликнула
– - Кому?-- спросилъ Аникевъ, будто просыпаясь и отходя отъ рояля.
– - Толстому... Въ «Кренцеровой Содат».
– - А вы разв читали?
– - Матушки! когда-жъ это ты успла?-- встрепенулась Марья Эрастовна.
– - Я прочла съ Ольгой Травниковой, у нея,-- просто отвтила Инна.
Кругленькая генеральша качала головою.
– - Михаилъ Александровичъ, я не читала,-- обратилась она лъ Аникеву:-- говорятъ, это ужасно... правда?
– - И да, и нтъ, тамъ много страшной истины; но такъ же много и преувеличенія; во всякомъ случа, это не для легкаго чтенія и... такой молодой двушк, какъ княжна, читать совсмъ бы не слдовало,-- говорилъ Аникевъ.-- Я помню, мн было лтъ двнадцать, одинъ очень почтенный монахъ меня сталъ исповдывать по подробному требнику... Я многихъ грховъ совсмъ не понималъ и, думаю, до сихъ поръ бы, несмотря на мою грховность, не зналъ бы объ ихъ существованіи. Монахъ счелъ нужнымъ дать мн вс объясненія. Я ушелъ отъ него съ ужасомъ и омерзніемъ въ душ, я долго думалъ, что если въ мір такіе отвратительные и безсмысленные грхи и если даже дти моихъ лтъ могутъ такъ гршить, а иначе зачмъ-же было меня о нихъ спрашивать, то люди совсмъ не должны существовать... Мн кажется, княжна, что и вы это-же самое чувствовали посл «Крейцеровой Сонаты». Такъ, вдь?
– - Да, вы угадали,-- вспыхнувъ, произнесла Нина:-- только вотъ-же вы сами говорите, что много ужасной правды...
– - И въ требник тоже правда,-- сказалъ Аникевъ:-- но изъ этого еще не слдуетъ, что нелпйшіе грхи, существованія которыхъ человкъ, проживя всю жизнь, можетъ совсмъ и не подозрвать, составляютъ общее правило, обычное явленіе даже и въ дтяхъ... А Толстой именно говоритъ обо всемъ, какъ объ общемъ правил... Однако, онъ-ли говоритъ? «Крейцерова соната» возбуждаетъ столько толковъ, что, можетъ-быть, онъ самъ объяснитъ, гд тутъ его собственныя мысли... Пока-же я думаю, что устами Позднышева говоритъ вовсе не авторъ.
– - Почему-же вы такъ думаете?-- нетерпливо спросила Нина.
– - Потому что мн странно предположить, что Толстой выбралъ въ провозвстники своихъ убжденій Позднышева, вложилъ свои мысли въ уста помшаннаго человка. А что Позднышевъ помшанный, въ этомъ нтъ никакого сомннія. Толстой, со всмъ своимъ талантомъ, создалъ живой образъ помшаннаго. Онъ придалъ ему вс черты, вс, какъ внутренніе, такъ даже и вншніе признаки ненормальности, психической болзни. Не только врачъ, но и всякій, кто видалъ сумасшедшихъ и маньяковъ, ошибиться въ Позднышев не можетъ.
Нина задумалась.
– - Такъ вы уврены, что тамъ очень много преувеличеній?-- спросила она.
– - Конечно, вдь, вотъ вы сами воскликнули, что онъ гршитъ, считая искусство вреднымъ и ненужнымъ... Такъ и во многомъ другомъ. Но много тамъ и правды, часто встрчающейся въ нашемъ обществ, и эта правда сказана съ огромною силой!.. Только выводы Позднышева -- выводы помшаннаго, страдающаго id'ee fixe маньяка, и не могутъ быть выводами здравомыслящаго человка. Если есть люди, даже много людей, которые совсмъ заглушили въ себ духовнаго человка и живутъ, какъ зври --
Аникевъ замолчалъ.
Молчала и Нила. У нея явились и новыя мысли, и новыя ощущенія. Она была согласна съ Аникевымъ и радовалась, что въ «Крепцеровой Сонат» такъ много преувеличеній. Но все-же оставалось для нея много неяснаго, оставались тяжелыя противорчія. Она хотла бы поговорить обо всемъ этомъ съ Аникевымъ, и ей жаль было, что именно съ нимъ объ этомъ говорить нельзя, и она никогда не ршится.
– - Непремнно достану «Крейцерову Сонату» и прочту!-- сказала Марья Эрастовна.
XVIIІ.
Они не замтили, какъ кто-то позвонилъ въ передней, какъ отворили двери. Въ гостиную входилъ высочайшій сухой старикъ съ гладко выбритымъ лицомъ и блою, какъ снгъ, головой. Благообразный и даже важный, весь въ черномъ и съ черепаховымъ pince-nez на широкой лент, онъ походилъ на отставного министра; но былъ всего-на-всего Иваномъ Ивановичемъ, скромнымъ стряпчимъ, «по гробъ жизни» преданнымъ генеральш.
– - Простите, ваше высокопревосходительство, что я въ столь позднее и неурочное время ршился васъ побезпокоить,-- говорилъ онъ, направляясь къ Марь Эрастовн:-- новость есть небольшая по нашему длу, такъ не хотлъ тянуть, надо-бы къ завтрашнему утру имть отъ васъ инструкціи.
– - И прекрасно, что не теряете времени, Иванъ Ивановичъ,-- отвтила ему, вставая, Марья Эрастовна:-- пожалуйста, пройдите, и я за вами...
Иванъ Ивановичъ «прошелъ», а Марья Эрастовна обратилась къ Аникеву:
– - Извините, дла! Этотъ господинъ какъ захватитъ, такъ не скоро выпускаетъ, человкъ онъ обстоятельный... но, вдь, вы еще посидите!
Такимъ образомъ Аниковъ съ Ниной остались вдвоемъ.
Она подсла къ нему поближе, взглянула ему въ глаза и улыбнулась. Въ этой улыбк было что угодно: и безсознательное кокетство, и признаніе въ своей радости, и просьба о снисхожденіи.
– - Вы на меня не сердитесь?-- тихо спросила она.
Аниковъ отвтилъ ей ласковымъ взглядомъ.
– - Если-бъ и было за что,-- сказалъ онъ:-- разв можно сердиться на васъ, когда вы умете такъ улыбаться!.. Вдь, мы друзья, я такъ и считаю... вы сами мн предложили дружбу... Кажется, у васъ все устроилось, и устроилось хорошо? Я очень радъ за васъ, въ Марь Эрастовн ошибиться нельзя, и я чувствую, это видно сразу, она васъ любитъ.
– - Да, слава Богу, мои дла устроились хорошо, и такъ быстро, такъ быстро! Я скоро начну жить, я ужъ отъ всего прежняго отдохнула, и скоро начну жить! А вы вотъ поблднли... vous etes bien triste, bien fatigu'e! [2] Это нехорошо и этого не должно быть!
2
вам очень грустно, очень устали! (фр.)