Злым ветром
Шрифт:
— Николов вернулся два дня назад. А вчера сам пришел в милицию и подал заявление об утере паспорта. Он его потерял, мол, в дороге, когда возвращался из Москвы домой. Ну его вежливо и осторожно, так, чтобы не спугнуть, спросили по этому факту и насчет кражи у него в гостинице тоже, конечно. Это не допрос был, а так, беседа.
— Что же он ответил? — спрашиваю я нетерпеливо.
— Насчет паспорта ничего особенного. Потерял, и все. А может быть, и украли. В поезде.
— Так он поездом, значит, приехал?
— Говорит, поездом.
— Интересно. Ну дальше.
— А вот насчет гостиницы, тут он уже крутит, — продолжает свой доклад Денисов. —
— Как же так, а кофточки? — снова вмешиваюсь я.
— Говорит, никаких кофточек у него не было.
Все озадачены. Я тоже. Что это еще за номер такой? Какой смысл Николову отрицать очевидный факт, ничем, казалось бы, ему не грозящий?
— Больше ни о чем его не спрашивали, — заканчивает Валя. — Приняли заявление насчет паспорта, и все.
— Это правильно, — кивает Кузьмич и добавляет: — Ну теперь насчет второго дела доложи, насчет всех этих странствующих и путешествующих граждан из четырех городов.
— Слушаюсь.
Валя развязывает тонкую папку, которую все это время держал на коленях, и вынимает оттуда уже известную мне таблицу. Я сразу замечаю, что в ней появилась еще одна графа, почти вся уже заполненная.
— Значит, так, — говорит Валя, поглядывая в таблицу. — Установили, кто куда уехал. Дело это оказалось нетрудное.
— Вот так-то, — басит со своего места Петя Шухмин. — А то сразу: «исчезли». Не в джунглях небось живем.
Валя пропускает его замечание мимо ушей и ровным голосом продолжает:
— Данные получены следующие. Леонид Васильевич Палатов из Ростова отправился в Свердловск, в командировку.
— Ты сразу и место работы их напоминай, — говорит Кузьмич.
— Слушаюсь. Палатов — заместитель начальника ОКСа ростовского завода. Теперь дальше. Галина Остаповна Кочерга, продавец комиссионного магазина в Одессе, взяла неделю отпуска за свой счет и уехала к заболевшей матери в Краснодар. Между прочим, предъявила телеграмму с вызовом. Орест Антонович Сокольский, директор торга в Ленинграде, тоже выехал в командировку, в Харьков. Наконец, Олег Иванович Клячко, врач из Куйбышева, выехал в Астрахань по самому прискорбному поводу — хоронить отца.
И тут я неожиданно вспоминаю наконец эту фамилию. По паспорту этого человека жил на вокзале в комнате для транзитных пассажиров Мушанский! Ну конечно же! Сейчас, правда, это особого значения не имеет. Но я все же испытываю облегчение.
— А насчет Пунежа, Федор Кузьмич, ничего сказать нельзя, — заканчивает между тем Валя. — Там абонент Николова пока не установлен.
Теперь, однако, все это не имеет значения, раз Николов нашелся. Теперь надо браться за него самого. И конец делу.
Кузьмич неопределенно хмыкает и переводит взгляд на Игоря.
— Ну а ты, Откаленко, что скажешь?
— Согласен с Лосевым, — хмурясь, говорит он и добавляет: — Ему надо самому ехать в Пензу.
— Да, ехать надо, — соглашается Кузьмич и, помолчав, неожиданно говорит: — А теперь, Лосев, скажи нам, что это за гражданин Пирожков и почему он так рвался со мной поговорить.
Я невольно бросаю взгляд на Петю Шухмина. Он отводит глаза.
А я рассказываю о Пирожкове, все рассказываю, в том числе и о том, как Петя с ним обошелся и что тот собрался жаловаться на него Кузьмичу. Рассказываю я все это горячо и даже, наверное, запальчиво, резко. Потому что мне жалко Пирожкова, я к этому толстяку проникся даже некоторой симпатией. Я вижу, как все больше мрачнеет Кузьмич, как настораживаются ребята, и от этого горячусь еще больше.
Когда я наконец умолкаю, Кузьмич сухо произносит:
— Дело не в том, хороший этот Пирожков или на очень хороший, или вообще плохой, дрянной человек. Главное сейчас в том, что этот человек прибежал к нам за помощью. Понятно? К нам, к первым прибежал. Защиты у нас попросил. А на что нарвался? На хамство, на равнодушие, на черт знает что!
Кузьмич наш все больше свирепеет. Это редчайший случай, когда Кузьмич так накаляется, и тогда неизвестно, чем все может кончиться.
— Мы тут для чего поставлены, по-вашему? — грозно продолжает он. — Для чего государственный хлеб едим? Жуликов ловить? А ради чего? Ради них самих, думаете, или ради искусства? Нет, милые мои. Так дело у нас не пойдет. Шухмина гнать надо, раз он не понял суть нашей работы! И любого из нас тоже! Потому что мы жуликов, убийц и всяких прохвостов ловим не ради галочки или там премии какой, А ради людей, тех самых, кто помощи, защиты нашей ждет! Всех людей, любых, понятно вам? И если мы этих людей сами оскорблять да обижать станем, мы в держиморд превратимся! Мы страх и презрение заслужим, а не уважение. И я тогда первым уйду, и позором для себя эту работу считать буду. — Кузьмич сурово смотрит на красного как рак Петю и заключает: — И ты нас, Шухмин, не позорь, ты презрение к нам не смей вызывать. И работу нашу тоже не позорь. Первый и последний раз тебе это говорю, И всем, кстати, тоже. Прогоним, учти, Шухмин. Без сожаления прогоним, с позором.
Он умолкает и с раздражением достает из ящика стола неначатую пачку сигарет. Петя на этот раз не осмеливается щелкнуть своей зажигалкой. Никто не осмеливается. Все мы подавленно молчим. Кузьмич закуривает и, разогнав рукой дымок, говорит уже спокойнее:
— Ну а теперь давайте работать. Что же нам дал этот Пирожков?
— Выходит, ничего особенного, — негромко говорю я, еще не вполне оправившись от гневных слов Кузьмича. — Потому что Николов… я надеюсь, что теперь он появится в Москве только под конвоем. И тогда Пирожков нам не нужен.
— Я тоже надеюсь, — сухо соглашается Кузьмич. — Но Пирожков дал нам первую прямую улику против Николова. Вот что важно. Шантаж и принуждение к незаконной сделке мы Николову предъявить теперь можем.
Он умолкает, что-то, видимо, обдумывая про себя. Мы тоже молчим. У всех у нас испорчено настроение после этой необычной его вспышки. Такого разноса мы давно не имели. И никому неохота вылезать с разговором.
Впрочем, Кузьмич ничего от нас и не ждет. Он уже принял решение и говорит:
— Ну вот что. В Пензу летят Лосев и Откаленко. Ты, Откаленко, за старшего. Летите завтра ночью. До этого Лосев уточняет кое-какие неясные моменты. С «люксом» и прочее. Тебе все ясно, Лосев?
Я молча киваю.
— Так, — продолжает Кузьмич. — Дальше. Ты, Денисов, свяжись сейчас со всеми четырьмя городами. Пусть там побыстрее соберут хоть самые первичные данные об уехавших. Начнем знакомство с ними. Потом свяжись с городами, куда эти граждане выехали. Пусть их там разыщут. Понятно? На все это тебе даю ну два дня, не больше. Все. Можете быть свободны. И на свободе, кстати, подумайте еще раз, о чем я вам тут говорил. Особенно ты, Шухмин. Ты особенно.
Мы все так же молча расходимся. В коридоре я смотрю на часы. Пожалуй, еще сегодня я успею уточнить некоторые моменты. А то, что я лечу в Пензу вместе с Игорем, меня даже радует. Во всех отношениях.