Змееносец. Сожженный путь
Шрифт:
– Ты это, ты чего. Ты только не бросай, слышишь? Не надо! Сгорим же все, е..ная жизнь! Не бросай!
Саша видел, что тряпка догорает, и сейчас, потухнет, но то, что в бутылке, мусор, и шелуха подсолнуха, никто не знал. Ребята стояли у своих кроватей, и как "заколдованные" смотрели на Сашу.
– Бегом! прикрикнул Саша.
Дверь в кубрик закрылась, и Саша рванулся, закрывать ее изнутри. Два оборота замка, теперь стулья, соображал он, выстраивая баррикаду. А бутылку, дымящуюся бомбу, он поставил возле кровати, и совсем не обращал на нее, никакого внимания. Только Саша Разов, что спал напротив, продолжал смотреть, на тлеющую стеклянную бутылку из лимонада.
– Ну чего стоите, помогайте, сказал
– Конечно, кинулся ему на помощь Максим.
Прижав двери, чем только можно, они успокоились и расслабились, сев на кровати, почему то каждый на свою.
– Утром нам "хана", с тоской промолвил Олег, вытирая платком кровь из носа. Они просто так, такое не оставят, точно вам говорю.
– И что, сказал решительно Саша. Так и будем ползать под их кулаками?
– Завтра может придти весь курс, и нам хана, тяжело вздохнул Костя, потирая ладонью узкое, прыщавое лицо.
– Нас тоже, четыре кубрика, 35 человек, и что? спокойно сказал Саша Разов. Все поднимутся, отобьемся. Саня, а как ты с бутылкой придумал, открывая окно, спросил Разов, улыбаясь. Его скуластое, широкое лицо, с узкими глазами, вытянулось в недоумении.
– Черт его знает, почесав затылок, сказал Саша, глядя на дымящуюся бутылку. Само собой сработало. А что?
– Если бы не твоя выдумка, Олегу бы голову пробили - точно вам говорю, тяжело вздохнул Максим, посмотрев на бледное лицо товарища.
– Ладно, кивнул Разов, сейчас пацанам сообщим, сказал он, взял маленький камушек, сел на кровать у стены, и стал выстукивать. В ответ, как ни странно, через минуту, послышались такая же "морзянка".
– Пишут, к ним тоже ломились, оторвавшись от стены, сказал Разов. Но они, двери столами подперли, и к ним не вошли.
– А к нам в кубрик, значит, старшина двери открыл, нахмурился Максим.
– Получается так, задумчиво сказал Разов.
На следующий день, вечером, за "камбузом", состоялось жуткое побоище. Старшие, бились с младшими, но вот за что, знали только одни - младшие. Они, хотели спокойно жить, учится, что бы их ни трогали и ни унижали. А старшие? Они за что? За пьяные амбиции, нескольких дебилов? Многие из них, в пылу драки опомнились, и стали разнимать других. И когда пыль, медленно осела на землю, в центре большого круга, стояли те самые, "любители бить по ночам", а вокруг, стояли злые курсанты, и с ненавистью смотрели на них. Из толпы вышли двое старшекурсников, один из них высокий, рыжий, широкоплечий курсант, по фамилии Сизый. Другой, чуть ниже, но такой же крепкий с усами, на квадратном лице, его все называли Хват. Они подошли к ним, и Сизый, схватив Пудова за тельняшку, хлестко ударил в лицо. Кровь брызнула изо рта Пудова. Странно, но он, даже не пытался сопротивляться.
– Что вам салаги сделали? А? тряс его Сизый, за горло. Что они вам сделали? повторил он.
– Ничего, выдавил из себя Пудов.
– Так что же ты сука, пи...шь их по ночам! А? крикнул Сизый, и сильно ударил в лицо Пудова. Он еле удержался на ногах, а Сизый, продолжал свой жуткий допрос, не сводя глаз, с опухшего лица Пудова. В это время Хват, спокойно, с расстановкой, бил остальных, собрав их в кучу, на земле. Он охаживал их, со всей "дури", напольную, только хриплые стоны, раздавались в ответ. Курсанты, по обе стороны, молча, наблюдали за происходящим, и никто не изъявлял желания, влезть, или помочь. Все понимали, восстанавливается справедливость. Саша покрутил головой по сторонам, но, так и не увидев его, с досадой сплюнул себе под ноги. "Только одного человека не хватало в этой компании, подумал Саша, утирая разбитую губу, наш старшина, сука такая, - скрылся".
– Хорош Сизый, отряхиваясь от пыли, вышел в центр, высокий, худощавый старшекурсник. Сизый обернулся, кивнул, и отбросил от себя пыльное тело, курсанта Пудова.
– Значит так, подняв руки, громко сказал худощавый, обращаясь ко всем. Салаги, тянут свою лямку, то, что положено, выполняют, наряды и прочее. Все остальное, вне устава, а значит, будет караться, как сейчас, все поняли? громко спросил он.
– Поняли, раздались уставшие голоса.
– Тогда расходимся, опустил он руки.
– Пока "козлы", пнул Зябликова по заднице, Хват. Скажите спасибо, что жопы не порвали! Уроды!
Утром в училище, конечно, был "вселенский шухер, до небес"! Замполит брызгал слюной, и пугал старший курс "нарами". Начальник, вежливо, но настойчиво, просил утихомириться, угрожая отчислением. Слушали все, и кажется, были довольны! Старшина Москвин, сука долбанная, самостоятельно подал рапорт о переводе в другое училище, и оставшееся время, ходил тихо, и почти незаметно для окружающих. А старшиной первокурсников стал Володя Шаликов, достойный, и ответственный курсант. Казалось все осталось позади, но только вот уже вторую неделю, Саша не мог выйти в увольнение. Сбежать в "самоход", было очень просто, из учебного корпуса, но он не хотел подставлять своих товарищей, и с тоской глядя в окно, думал о ней, прекрасной и единственной девушке, что полюбил, об Алене. Он думал о ней, и чем больше, тем глубже, след оставался в его сердце, от тоски и уныния,- разлука. "Даже номер телефона не знаю, сокрушался Саша, как мне ее искать? А она приходила к нему во сне, ласкала его, целовала, они были близки, и тело дрожало от восхитительных прикосновений..."
– Таким образом, базис и надстройка, совмещают в себе... вдруг ворвался, скрипучий голос преподавателя в мечты. Саша с тоской посмотрел на пожилого "препода", и закрыл тетрадь.
– Ты чего, толкнул его в руку Разов.
– Тебе не понять, шепотом ответил Саша, и уставился в окно.
1187 год. ЗАМОК КРЕСТОНОСЦЕВ. РАССВЕТ.
И только небо, увидит мои слезы, и расступятся горы, солнце обожжет своим прикосновением, а я буду жить. Потому что я не боюсь. Страх приходит внезапно, и только ожидание его, превосходит силы наши, в "сто крат". Не жди его, иди с гордо поднятой головой, ибо ты и есть, повелитель, и всемогущ над собой, и только так... Скажи себе, что надо, и иди... Многое познается, но больше забывается. Лишь вера, живет с нами до конца, плох ты, или хорош, она живет, или спит, но все одно, к ней придешь, быть может поздно... В себя, в людей, в Бога. Упоительные блаженством дни, или оскверненные врагом, или черные дни утрат, она всегда рядом, незаметно, дыша тебе в "затылок", живет...
Али сидел неподвижно на дне ямы. Глаза его были закрыты, дыхание неслышно, а тело твердо. Небо над его головой посветлело. Ночь, нехотя отступала, погасив последнюю звезду. Тяжелые шаги, гулким эхом отдавались на каменных плитах двора. Они приближались, и вот уже, чье-то дыхание... На краю ямы, стоял рыцарь, и пристально смотрел на Али. Он не молод, убелен сединами, и покрыт шрамами, "словно старый камень, иссеченный ветрами за тысячу лет". Он смотрит, и молчит. Потом, тяжело вздыхает, и негромко говорит, обращаясь к Али:
– Ты живой? Скажи мне? Ты живой?
Не дождавшись ответа, он обошел яму, и встал напротив Али, пытаясь разглядеть лицо.
– Умер "сарацин", прошептал рыцарь, качая головой. Ни слова, ни крика, просто умер, и покинул этот мир, вздохнул рыцарь. Нет на земле, человека, что может спастись от змей, нет. Гордецов видел, безумцев, бесстрашных, обреченных, а такого не видел. Змея ненавидит людей, и жить с ней страшно и смертельно. А этот оборванец, подумал, что может покорить змею, дикарь, усмехнулся рыцарь, повернулся, и пошел к воротам. Тусклый свет, осветил застывшее лицо Али.