Змеев столб
Шрифт:
В зале смолкли разговоры, стихли перестук вилок и звон бокалов. Он пел просто потому, что иначе не мог. Когда канцонетта закончилась, зал поднялся в едином порыве. Аплодировали все, даже пьяный певец.
От оваций и крика Хаим будто очнулся. Неловко поклонившись, собрался уйти, но вышибала задержал на пороге:
– Грузчик? – поинтересовался он, выказывая удивительную для его рода деятельности проницательность, и, не дожидаясь ответа, без обиняков предложил: – Я буду платить вам больше. Намного больше.
– Вам нужен грузчик? – спросил Хаим тупо.
Голова
– В каком-то смысле – да, – засмеялся тот. – Нужен сильный человек, способный нести груз песен вечер и ночь. Вы вполне нам подходите. Как ваше сценическое имя?
– Хаим Готлиб.
– Я говорю о сценическом, – терпеливо повторил охранник. – Увидев вас, я подумал: вот пришел Мордехай. Зачем он пришел? Потом понял зачем. – Он помедлил, о чем-то размышляя. – Так-так… Значит, Хаим… Хорошо! Вы будете называться Мордехаимом.
– Я не дал согласия работать у вас.
– А я не тороплю. Дозреете и придете, – осклабился апельсиновый, обнаружив теперь недюжинные познания в области психологии.
Хаим брел, вспоминая прошлогодний разговор с Сарой. Сестренка мастерски изображала матушку Гене, ее пререкания с отцом: «… Окончил экономический факультет, чтобы распевать песенки…» И последнее: «Таланту нигде не учат!» Хаим вздохнул. Нет, не станет он ресторанным певцом. Гнев матушки волновал его гораздо меньше разочарования Марии. А грузчик… это недолго, работа все равно найдется.
В пятницу во время короткого обеденного перерыва, в отсутствие бригадира, один из «коллег», глядя в сторону, безапелляционно заявил:
– Завтра ты придешь, двоих наших забирают на уголь.
– Не могу. Я лучше за кого-нибудь после отработаю на погрузке угля.
– Завтра ты придешь, – повторил грузчик.
– Нет.
Остальные тоже окружили «интеллигента».
– Что, соблюдаешь шаббат, жид?
– Поди, и в синагогу шляешься?
– Христопродавец! – взревел кто-то, и Хаима ударили в грудь. От неожиданности он едва не упал навзничь, но сгруппировался, подставил для упора руку…
Это была первая драка в его жизни. Не появись тотчас бригадир с подручными, пришлось бы собирать новичка горстями с земли. Хаим отделался синяком, но сумел пустить зачинщику кровавую юшку из носа.
Разобравшись в причине драки, бригадир пожал могучими плечами:
– Ну и пришел бы в субботу.
– Нет, – упрямо сказал Хаим и приложил к синяку комок снега. – Я бы не пришел.
Бригадир глянул с усмешкой:
– Ребята вспыльчивые, конечно… Могли покалечить. Насчет «жида» и прочего – это для повода, работал у нас один еврей, много лет работал, и все его любили. В прошлом году лесиной задавило… Ты просто не нашего сословия. Не пролетарий. Из тебя буржуй прет, понимаешь? Ты – их презираешь, они – тебя… Что здесь забыл?
– Деньги нужны, – буркнул Хаим.
– Деньги всем нужны. Да только добывай-ка ты их, парень, по-своему.
– Вы меня гоните?
– А ты что – хотел остаться? – удивился бригадир. –
Он стоял, дымя папиросой, следил за Хаимом, пока тот не скрылся в проходной.
– Ничего, крепкий жид, – сказал с уважением, повернулся на пятке к грузчикам, наблюдающим неподалеку сцену прощания, и рыкнул: – Ну, чего расселись? Кончился перерыв!
Глава 7
Сердце матушки Гене
Прежде, в Клайпеде, мучаясь горькими думами о младшем сыне, матушка Гене успокаивала себя надеждой на его возвращение. Вот-вот Хаим, раскаявшийся и покорный, вернется в семью. Завтра… через неделю…
Потом был переезд, и, несмотря на суматошные заботы, ее не покидала мысль, что сын приедет, когда каунасская жизнь Готлибов наладится. Она торопилась с ремонтом, подгоняла рабочих и мешала всем, кому только могла. Приближая радостную встречу, велела оставить свободной одну из комнат и сама проследила за ее покраской и облицовкой.
– Для гостей, – строго сказала старому Ицхаку.
– Для каких гостей? – ухмыльнулся хитроумный муж. – Ты ждешь кого-то?
Матушка не ответила. «Осенью сын образумится, недолго осталось», – говорила она себе. Но шли месяцы, а нарядная комната, выкрашенная в мягкий, чуть желтоватый сливочный цвет, с односпальным гарнитуром орехового дерева – кровать, зеркальный шкаф, стильный складной стол-бювар и пуф, – стояла пустой. Хаим не возвращался.
О регистрации гражданского брака Хаима матушке сказал старший сын, уязвленный тем, что брат не пожелал никому сообщить о женитьбе. Геневдел Рахиль поняла: упрямец привязан к сожительнице крепко.
За потворство порочному союзу матушка наказала старого Ицхака выселением в комнату для гостей, убрав с кровати одеяло, подушку, белье с предусмотрительно оставленными магазинными бирками. Вещи новые, пригодятся в подарок Саре или внукам на свадьбу.
– Пойми, сын любит эту девушку, – увещевал сокрушенный муж, переминаясь с ноги на ногу на пороге, и не замечал, что страстно сжимает в объятиях свою подушку.
– Девушку? – недобро усмехнулась Геневдел Рахиль. – Откуда ты знаешь, была ли она девушкой, когда завлекла нашего дурня? У «самоварщиков» и «балалаечников» не бывает честных девушек.
– Любовь не знает границ, – пробормотал старый Ицхак. – У любви нет предрассудков, которыми полны люди…
– У нее нет стыда.
– Ну почему, Гене? Любят все, в ком есть сердце…
– Сердце есть и у рыбы, – отрубила она и захлопнула перед носом мужа дверь супружеской спальни.
Геневдел Рахиль выждала неделю. Днем старый Ицхак разговаривал с нею как ни в чем не бывало, а ночами не стучал в дверь. Не приходил.
Она заглянула в гостевую комнату и ахнула, увидев ненавистные радиоприемники, – они вызывали у матушки Гене такое же отвращение, как мухи в майонезе. Портя классическую строгость сливочной комнаты, приемники косо-криво громоздились на модном столе, два старых и новый, последней серии фирмы «Telefunken».