Змеев столб
Шрифт:
Хаим сразу и органично влился в веселую атмосферу по-своему уникального полукабака-полутеатра. Он привык к неприятному поначалу прозвищу Мордехаим, данному ему оригиналом Сенькиным, и к концу ресторанной недели откликался на «сценическое имя» уже спокойно.
Когда-то Хаим говорил Саре, что станет универсальным певцом, и стал им. Почти. Он мягко нажимал на басы, стараясь добиться густоты звука, осторожно вытягивал теноровую высоту, и в моменты, когда тесситура была выше возможностей, помогал себе экспрессией аккомпанемента, сам подыгрывая на рояле. В репертуар вошли песни литовские, «западные», русские из тех, что нравились
– Давай, Мордехаим! – кричали подгулявшие офицеры, танцуя с проститутками под его вальсы и танго.
– Жарь, Мефистофлюс! – орали они, лихо отплясывая «Цыганочку» и «Хаву нэгилу»…
Спеша домой, Хаим прятал в карман старого служебного костюма концертный галстук-бабочку. Недовольный облачением артиста, Сенькин предлагал заказать фрак, все его музыканты ходили во фраках. Хаим отказывался – как бы он объяснил неожиданную покупку Марии?
Чем дальше, тем глубже он погружался в пучину обмана. Иногда чудилось, что Мария все знает, сердится и ждет, когда он наконец наберется смелости сказать, где и кем работает. Хаим в отчаянии думал: почему при безусловном, казалось бы, согласии между ними, он всегда что-то скрывает и лжет? Что это – проверка на стойкость или на подлость? А ведь ему хотелось быть абсолютно искренним с женщиной, любимой больше жизни. Он зарабатывал здесь деньги из-за нее, для нее. Каждую лирическую песню он про себя посвящал жене.
Глава 9
Ave Maria
О литовской опере говорили, что по профессиональному составу солистов, звучанию хора и оркестра она не уступает ведущим театрам Европы. Сара однажды купила билеты для себя, отца и молодых Готлибов на спектакль в Государственном театре.
Шел «Отелло» Верди, партию мавра исполнял Кипрас Петраускас.
Великий вокалист вызвал в душе Хаима ураган восхищения… Матушка тысячу раз была права! Кабак – единственное место певцу Мордехаиму. После спектакля он рискнул открыться старому Ицхаку. Они медленно шагали по аллее позади весело о чем-то щебечущих Марии и Сары. Слушая «кабацкую» исповедь сына, отец неотвратимо багровел.
– Ты дошел до последней точки, – тяжко обронил он после молчаливых минут ходьбы.
– Не думаю.
– Есть еще ниже? – усмехнулся старый Ицхак.
– Раньше я тоже презирал мир, в который привела меня жизнь, – сказал Хаим. – Но, окунувшись в него не по своей воле, я увидел его в истинном свете. Да, он отчасти карикатурен, в чем-то сентиментален, в чем-то – безжалостен… Но в нем есть, кого и за что уважать. Своя порядочность… и романтика в этой среде тоже имеются.
– А пороки? Пьянство, мотовство, продажные женщины?
– Они естественны там, как хлеб и вода, – улыбнулся Хаим.
– Ты навлекаешь бесчестье на мои седины, сын… Наш кантор Александрович – кстати, тоже баритон, хотел пригласить тебя в хор солистом.
– Теперь, наверное, не захочет.
– Увы… Тебе нравится твое занятие?
– Это моя работа.
– Ты пытался восстановиться в картели «Продовольствие»?
– Нет.
– Может, все же стоит подумать и вернуться в компанию Готлибов?
– Нет, отец.
Старый Ицхак
– Ты упрям, как ишак, потому что Готлибы, ведущие род от колена самого Давида, всегда были упрямыми ишаками…
– Вот и хорошо, – неопределенно пробормотал Хаим.
– Как относится к твоим «концертам» Мария?
– Она ничего не знает.
– Ты врешь ей, – жестко констатировал отец. – Разве это – не начало порока?
– Какого из перечисленных тобой?
– Зная твой необузданный нрав, я не исключаю ни одного.
– Пьянство – сомнительно, но можно подумать, – засмеялся Хаим. – Мотовство… Для этого у меня, к сожалению, нет денег. А женщины… Мне нужна только Мария и никто, кроме нее.
…Сенькин беззастенчиво брал с проституток дань за предоставление охотничьих угодий, уважая древность их профессии, в которой, как в любом другом женском труде (вышивании, например), встречаются любительницы, умелицы и мастерицы. В «Оранже» охотились дамы наилегчайшего поведения разных категорий – от дилетанток до специалисток, и все они находились под заботливой опекой Сенькина.
– Ах, какой хорошенький жид и как славно поет, – громко сказала в первый день Хаимовой работы одна из них, темноволосая красотка-вамп.
Взволнованно пошептавшись, кучка женщин захохотала. Зная о том, что Сенькин скупиться с певцом не станет, каждая сочла долгом опробовать на Хаиме свои чары. Они говорили при нем непристойные вещи, пытались обнять, – он отстранялся и вежливо отшучивался. Благовоспитанность «хорошенького жида» удвоила активность дам. Но недели через две, не встречая взаимности, они оставили его в покое. Все, кроме той самой красотки-вамп. Ее звали Стефания.
У Стефании, молодой и, в отличие от других, по-настоящему красивой, было слегка вытянутое лицо и глаза тракененской [41] верховой – черные и суженные к вискам. Пышная вороная грива падала ей на плечи и спускалась по спине ниже пояса. Стефания от притязаний на певца не отступилась. Однажды она подошла к нему, покачивая бедрами, обтянутыми пурпуровым бархатом, и напрямик заявила:
41
Тракенен – порода немецких спортивных лошадей.
– Прекрати ломаться, а то я сто литов проспорю.
– Сочувствую, – развел руками Хаим.
– Я же не прошу денег. Я за просто так… А хочешь, сама тебе денег подкину? Измучил ты меня… Я что, совсем тебе не нравлюсь?
– Вы очень красивы, Стефания, и я ценю ваше предложение, но я женат.
– В жизни не видела женатых мужчин, которые не гуляли бы налево. Они и сами все рогаты… Может, пока ты здесь, твоя жена ублажает любовника, а тебе и невдомек?
– Не может быть, – сказал он.
– Она так сильно любит тебя?
– Надеюсь, любит.
– А ты?
– Я люблю ее больше, чем сильно.
Хаим отправился на сцену и начал выступление с «Аве Марии» Шуберта.
Шлюхи промокали глаза платочками. Они растрогались отчасти из-за песни, глубоко коснувшейся их потаенных чувств, что всегда трепещут при имени Богоматери, отчасти из-за Стефании: она плакала открыто. После песни Стефания ушла.
На следующий день красавица-вамп снова подступила к Хаиму:
– Твою жену зовут Марией?