Змеев столб
Шрифт:
Шлепанье мужних тапок разбудило матушку Гене уже под утро. Слабый восход пробивался сквозь шторы. Матушка встрепенулась, хотела честно высказать супругу свое недовольство. Открыла рот, да так и замерла, забыв обо всем.
Она никогда не видела старого Ицхака таким по-настоящему старым. Он шел к ней из комнаты, протянув дрожащие руки, словно дитя. Седые волосы и борода растрепались, в глазах зыбкими кусками слюды стояли слезы, и черный беззубый рот был полуоткрыт.
– Что я наделал, Геневдел, что натворил! – прохрипел он, падая перед женой на колени. – Почему мы не уехали?!
Дистанция
Темные вены пульсировали на висках старого Ицхака. Трясущиеся ледяные пальцы отыскали руку жены, и две старческие руки – одна костлявая и почти неживая, вторая теплая и еще крепкая – цепко схватились, сжали друг друга в том неистовом, страстно-интимном объятии, которого матушка в своей жизни не знала… и всеохватный, безмерный, невыносимый страх передался ей. Колючий воздух наполнился ранящими предчувствиями, к телу подступила обморочная дурнота, мир медленно поехал кругом, переворачиваясь в глазах.
– Беги, Гене, там ребенок… Спаси его, сделай, что сможешь…
Старый Ицхак заплакал. Слезы бежали по лицу ручьями и сжигали жизнь в предсмертной прелюдии, они текли здесь, а он был уже по ту сторону плача, где горело, корежась, древо его семьи. Оцепеневшая матушка Гене видела, как в голове мужа шевелится, поднимая седые волосы дыбом, сверхъестественное чутье, несчастный дар, коренящийся в вековом горе, как старый Ицхак течет по земле остатками крови, а кровь топчут и топчут сапоги ада, воплотившегося в реальность.
Глава 14
Отмене не подлежит
От вечернего разговора с сестренкой у Хаима остался темный осадок, несмотря на то что запыхавшаяся Сара прибежала с радостным известием: матушка попросила показать их с Марией семейную фотографию.
Жена предложила поужинать в булочной «У Гринюса». Все называли эту булочную по-прежнему, и ничего в ней не изменилось, кроме того, что Гринюс уже не был ее владельцем. После экспроприации он остался работать пекарем на государственную зарплату, Нийоле так же обслуживала покупателей, а Юозас подменял их по необходимости, присматривал за братишкой и хозяйничал в крохотном кафе.
Мария собиралась постепенно отучать Ромку от груди и хотела договориться с женой пекаря о покупке молока – по утрам брат Нийоле приезжал из предместья на велосипеде с молочным бидоном.
Щеки Юозаса при виде Сары окрасил яркий румянец. Хаим замечал, что молодые люди стали обращать на сестренку внимание, в последнее время она удивительно быстро повзрослела и расцвела. Юозас, правда, был ровесником Сары, но выглядел гораздо старше – сильный, высокий подросток, почти юноша.
Она тоже прекрасно понимала, отчего краснеет паренек, и заглядывала в булочную чаще, чем в том возникала потребность – подразнить несчастного заику. Озорная душа девчонки не поспевала за внешним преображением. В этот раз Хаим сам наблюдал сцену, которую Сара разыгрывала чуть ли не через день. Она долго приценивалась к пирожным и что-то без конца спрашивала у Юозаса, а он послушно отвечал, страшно волнуясь и заикаясь больше обычного. Сара
Дома Хаим сказал сестренке:
– Я расскажу тебе маленькую историю.
– Давай, – обрадовалась Сара.
– У одного мальчика очень рано умерла мама. Мальчику исполнилось всего три года, это был смышленый, веселый малыш, он только-только начал много разговаривать, как все дети его возраста. Отец плохо приглядывал за ним, потому что работал с утра до вечера в пекарне, и ребенок играл во дворе столько, сколько ему хотелось. Однажды рядом проходил человек с большой собакой. Она сорвалась с поводка, – ее привлек бегущий мальчик. Может, вздумала поиграть с ним… Собака не укусила его, просто опрокинула и принялась катать по земле. Когда хозяин наконец сумел отогнать собаку, ребенок был без сознания. После выяснилось, что мальчик от испуга потерял дар речи. Заговорил он лишь через год – так же, как говорит теперь.
– Я не знала, – заплакала Сара. – Я же шутя, не со зла…
– Мальчик кое-как окончил начальную школу. Ребята дразнили заику… Наверное, шутя, не со зла, но он бросил учебу и взялся помогать отцу в пекарне.
Сара плакала навзрыд. Ромка потянул к ней ручки:
– Саль… а пачь, Саль…
Мария посмотрела на мужа с упреком: а сам ты не жесток?
…Пили чай с засахаренными каштанами. Притихшая сестренка снова оживилась, начала уверять, что матушка стала доброй и больше вообще ни на кого не сердится, потом пересказала свежие международные вести из отцовских передач.
Хаим проводил Сару до булочной: ей захотелось купить домой кексов. Он с улыбкой подумал, что эти посещения не так уж по-детски простодушны… А тяжелый осадок в душе остался из-за новостей Би-би-си. По словам сестры, в них сообщили о концентрации войск вермахта у восточных границ.
Он проснулся среди ночи от странного, словно атавистического, чувства прежде, чем раздался стук. Услышав его, попытался успокоить себя: «Опять учебная тревога. Солдаты идут по улице». Но стучали в дверь, и с лестничной площадки доносились сердитые голоса.
Качающийся от ветра маскировочный фонарь за окном окрасил спальню в цвета вечернего моря. Комната утлой шлюпкой плыла в тревожных волнах. Глаза жены в колыхании призрачного света казались неестественно огромными и черными. Малыш спал.
– Бандиты? – в ужасе выдохнула Мария, путаясь в пуговицах платья.
Ночами в городе неистовствовала банда налетчиков, шерстивших как бывшую буржуазию, так и свежеиспеченное начальство.
– Вряд ли, – усомнился Хаим. Бандиты церемониться бы не стали – ничего не стоило выбить хлипкую дверь.
– Откройте! – послышалось из-за двери наступательное требование. Говорили по-русски.
Хаим зажег свет, звякнул засовом, и в квартиру уверенно шагнули двое – молодой белобрысый красноармеец и офицер в летней форме НКВД с военной сумкой-планшетом через плечо. Под мышкой чекист держал пачку канцелярских папок. Заглянув в одну из них, он чеканными шагами пересек прихожую, развернулся и хищно щелкнул каблуками.
– Хаим Исаакович Готлиб?
– Да, это я.
– Служили в акционерном обществе «Продовольствие»?