Змеев столб
Шрифт:
Проехали мимо окон булочной, мимо знакомых домов, магазинов, переулков, мимо витрины фотоателье с рекламными снимками девушек, свадебных пар и детей – будущих строителей коммунистического общества… По спине Хаима прокатилась волна зябкой дрожи: успел высмотреть фотографию с краю – с серого глянцевого прямоугольника навстречу ему улыбнулись он сам, Мария и малыш.
…Ромка замер и распахнул глазенки, когда отец указал ему на черный глаз объектива: «Смотри, оттуда сейчас вылетит птичка!» Мальчик ждал обещанного чуда и сильно плакал потом, испугавшись вспышки магния, еле успокоили. Сегодня Хаим намеревался забрать заказ из ателье…
Он проводил
Предугадывая огромность несчастья пульсирующим в крови интуитивным знанием, Хаим переживал острое чувство вины. Он был виноват перед Марией своей принадлежностью к этой крови, к вечно гонимому племени, обреченному на непостижимые мытарства до тех пор, пока не исполнится время спасения, и снизойдет, и освободит… Но когда оно придет, и придет ли? Хаиму хотелось избавить от жертвенного пути жену и ребенка, которых он невольно вовлек в чуждое им предопределение. Он каялся, что не понял матушкиной правоты, связанной с велением свыше не смешивать кровь своего древнего народа с иной, неискушенной, не ведающей на этой земле многовековой скорби. Ради Марии, из любви к ней, он должен был отказаться от нее, чтобы не впутывать любимую женщину в необратимость священного рока, тяготеющего над теми, кого вынуждают согнуться и не могут согнуть, как гибкую ветвь… Ни один другой народ не имеет такой феноменальной жизненной силы, чтобы стерпеть унижения, страдания, пытки, пройти сквозь ад – и выжить…
…А если в уверенности божьей избранности кроется всего лишь каменно отвердевшее человеческое высокомерие, то ни один народ не наказан за спесь так жестоко!..
Малыш безмятежно спал на руках. Хаим осторожно передал его спрыгнувшей с кузова жене: грузовик подъехал к переполненной людьми железнодорожной станции, окруженной серым кольцом военных. Толпа провожающих поспешила расступиться, пропуская новую группу переселенцев к одному из двух мрачных составов, сбитых из устрашающего числа теплушек. До того, как эти прокопченные многотонники были переустроены в эшелон особого назначения, в них перевозили убойный скот.
Состав стоял на выездных путях. Красноармейцы с трудом задраивали железными скобами широкие двери вагонов. Из них отчаянно вырывались руки, слышались стенания и плач. Лишь один вагон ждал припоздавшую партию пассажиров, хотя не был порожним – в отворенных настежь дверях сгрудились женщины и дети.
Полнотелый начальник со звездами над обшлагами гимнастерки недовольно сморщился:
– Чего так долго?
– Осталось еще семь минут, – невозмутимо возразил офицер.
– Ну так укладывайтесь в эти семь, – проворчал начальник и, неприязненным взглядом обведя группу новоприбывших, велел: – Мужчины, попрощайтесь с родными!
– Почему?! – взголосила Нийоле.
– По санитарным правилам они отправятся в другом поезде.
Пояснение не отвело паники. Женщины вцепились в мужей, закричали дети.
– Вы встретитесь в пунктах следования! – надрывался начальник.
Пестрые людские волны густели и напирали, кружили, как затянутый в инерцию бега пьяный хоровод, воздух дрожал от гомона, ругани, мольбы; платформу непроницаемой стеной обложили солдаты.
– До свидания, до свидания! – кричали провожающие. Не было слышно ни одного «прощай»…
Теряя терпение, красноармейцы силком начали оттеснять мужчин от железнодорожного полотна и забрасывать вещи в вагон. Конвойным удалось отпихнуть
– Иди к маме, сынок, – подавленно бормотал булочник, отталкивая от себя от паренька.
– Она мне не ма… не ма… не ма!.. – исступленно проорал Юозас, в припадке невыносимого отчаяния извиваясь в руках красноармейцев.
– До свидания, Юозас, береги Нийоле и маленького, прошу тебя, береги Нийоле… – сорванным голосом просипел Гринюс, опустив голову.
Мария с перепуганным малышом потерянно металась на пятачке замкнутого пространства, Хаиму конвоиры завернули назад локти.
И тут произошло нечто никем не предвиденное.
Из угла оцепления со страшным ревом вымахнул могучий человек в синей форме путейца. На искаженном злобой пятнисто-красном лице его горели безумные глаза. В головокружительном броске очутившись рядом с Марией, железнодорожник отшвырнул мальчика в сторону. Ребенок взвился легко, как мяч.
…А дальше бешеные секунды слились в хаос движений и звуков, засверкали быстрее молний, время спуталось, перестало существовать. Ахнувшую толпу поддало, выбило вперед, – приземистая пожилая женщина со скоростью и воем торпеды вынеслась сквозь плотное живое заграждение, и мальчик упал в ее подставленные колыбелью руки.
Путеец схватил Марию за плечи… и взорванная в Хаиме ярость освободилась от стражей. Свирепая жажда убийства, запустив тело с силой пращи, поглотила оглохший мир. Кулак со слепой точностью прицельного разбега саданул в каменную твердь рябой скулы; в кровавом тумане, застлавшем глаза, мелькнули дробины зрачков и провал черного чужого вопля…
Последнее, что очень четко увидел Хаим перед тем, как вокруг вспыхнули и заслонили свет алые и пурпурные столбы, показалось ему мимолетной грезой: безжизненно опустив руки, подстреленным ангелом летела с неба Мария, а на земле стояла женщина с мучительно знакомым лицом и прижимала к себе светловолосое дитя.
– Матушка, – удивился Хаим.
Глава 16
Будь благодарен
Он слепо пошарил рукой – Мария была рядом.
Монотонный грохот вибрировал в мозгу и стучал в висках. Тело налилось чугунной тяжестью. В левом глазу плавала багровая мгла. Правый, открывшись с трудом, уловил в пыльных сумерках смутное движение.
На двухэтажных нарах сидели и лежали люди. Полосы света и воздуха, двумя ручьями струясь из зарешеченных окон под потолком, прореживали душную взвесь, замешенную на испарениях пота и запахах парфюма. Хаим не мог сосредоточиться и понять, что происходит. Трудно сглотнул, – в вязкой слюне ощущался привкус крови. К щеке со лба подтекала липкая влага. Вдруг прямо перед ним встала и без всякого стеснения начала раздеваться старая женщина с дымчатым нимбом над головой. Сдергивая с себя платье за платьем, она страстно сыпала отрывистые русско-польские восклицания и складывала скинутую одежду в свитер. Мелькали унизанные кольцами руки, свитер толстел, а тело таяло.
Хаим напряг память и вспомнил ресторан «Оранж», заказной оперный концерт… Пани Ядвига. Он поразился причудливости своего бреда: явление хозяйки кабака блистательного Сенькина в таком странном месте и ракурсе не могло быть реальностью.
С верхней полки противоположных нар свешивалась голова Юозаса. Она мелко подрагивала в такт беспрерывному стуку. Внизу жена булочника кормила грудью ребенка…
Из темного провала к горлу взмыло всполошенное сердце: где Ромка?! Хаим попробовал подняться.