Змеи, драконы и родственники

Угрюмова Виктория

— Но не сидеть же нам со сложенными лапами, пока он здесь всех не перекалечит и не убьет в угоду своим людям! — возмутилась драконша.

— Неплохо было бы с ним потолковать, — предположил Гельс-Дрих-Энн, — но, судя по всему, он в нашем обществе не нуждается и любого, кто к нему сунется со своими дурацкими разговорами, ожидает нелегкая участь Ушлафа. Так что передай всем, кого увидишь, чтобы были предельно осторожны, не высовывались и в драку не лезли. Это мой совет, а что касается дела, то тут — как фишка ляжет (Аферта даже не стала переспрашивать, что

такое «фишка», удовлетворившись тем, что общий смысл был ей все равно понятен). Если мне суждено с гостем встретиться, то я все улажу. А если нет, не взыщи, специально на старости лет гоняться за ним не буду.

— Понятно, — пробормотала драконша. — И на том спасибо.

— Да ты не расстраивайся прежде времени, красавица, не то будешь такой же трехголовой, — пошутил Гельс. — Ничего в этом мире просто так не случается. И уж коли ты мне о полосатом поведала, задачу поставила — значит, судьба изыщет способ и решение мне подкинуть.

Глава партизанская, неприметная

Не привлекай на себя огонь противника. Это раздражает людей, которые тебя окружают.

Артур Блох. Военные законы Мерфи

Если вы ущипнули себя, но видение не исчезло, ущипните видение.

Ген. Малкин

Извилистыми партизанскими тропами шел к победе отряд Тараса Салонюка. В пути его подстерегали многочисленные трудности и опасности, и если мы так долго не возвращались к судьбе этих героев, то это еще не значит, что мы о них забыли. Очутившиеся в классово чуждом им Вольхолле, вдали от руководящих и направляющих органов, наедине с непредсказуемым будущим, партизаны не растерялись.

Правда, они знать не знали, что это какой-то Вольхолл, а не любимая родина; что же до руководящих и направляющих органов — то здесь образованный Перукарников часто цитировал Александра Сергеевича Грибоедова, который говаривал: «Минуй нас пуще всех печалей и барский гнев, и барская любовь». Что же до будущего — то оно им представлялось ясно как на ладони. Они обязаны были догнать и обезвредить немецкий танк, и чего тут такого непредсказуемого? Рванет, сволочь, как миленький.

Одним словом, никаких неожиданностей партизаны не ждали; а странную историю с перемещением в пространстве и времени давно уже не обсуждали. Постановили, что все неприятности в мире — от женщин, в данном случае — от Гали, и думать забыли.

Поэтому неприятнейшим сюрпризом оказался для Тараса Салонюка тот вид, что открылся ему при разглядывании окружающего пейзажа в верный командирский бинокль. Как совсем незадолго до этого Дитрих фон Морунген, так и партизанский командир Салонюк был до глубины души потрясен зрелищем замка, высившегося перед ним на холме, — с башенками, зубчатыми стенами, бойницами, флагами и всей прочей средневековой дребеденью.

Вот тут и наступила революционная ситуация, когда одни все еще не могут, а другие уже не хотят. В том смысле, что в Уппертале не

могли жить не в замках: архитектура у них была такая, фортификация опять же и соответствующий исторический период. Одним словом, иначе было невозможно.

А вот Салонюк не хотел верить своим глазам и признавать очевидный факт, потому что в таком случае ум у него заходил за разум, а мозги вскипали. Салонюк, не любивший, когда кипел его разум возмущенный, решил, что дело плохо. Так он и сформулировал:

— Погано дило, хлопци, — упавшим голосом молвил Тарас, не отрываясь от окуляров бинокля. — Ой, яке лихо…

Сидорчук забеспокоился:

— Що таке, командир? Багато нимца лизе?

Салонюк даже не обернулся в его сторону:

— Гирше.

Нетерепеливый Жабодыщенко изо всех сил сощурился, пытаясь таким образом разглядеть что-нибудь в туманной дали. Со всех сторон посыпались вопросы:

— Що, знов эсесивци?

— Каратели? Каратели, да?

— Танкив десятка с три?

— Противный враг, однако, — уточнил Маметов.

Похоже, что командир партизанского соединения не на шутку увлекся зрелищем, доступным пока только ему. Он вовсю крутил колесико настройки бинокля и шумно пыхтел, но не говорил ни слова. Только когда Жабодыщенко нетерпеливо потолкал его в бок, Салонюк сообщил:

— Та ни, ще гирше.

Сидорчук возбужденно потер приклад автомата:

— Та шо ж може буты гирше эсесивцив? Чи до нас сам ихний фюрер повзэ?

Наконец Салонюк оторвался от окуляров и, сурово нахмурив брови, стал держать речь:

— Тепер я все зрозумив, — торжественно заявил он замершим подчиненным. — И чому фашистська танка як до себе пёрла, и чому тутошни диты, — тут он немного помялся, — тобто папуасы дывно розмовлялы, и чому нам тут все незнайомо.

Салонюк выдержал паузу, затем опустился на землю, скрестив ноги по-турецки, и пригласил остальных последовать его примеру:

— Треба систы.

Перукарников тревожно вгляделся в Салонюка, покопался в своем вещмешке и протянул командиру фляжку с самогоном:

— Товарищ командир, вы прямо в лице изменились. Хлебните маленько для душевного равновесия.

Салонюк охотно принял это пожертвование и сделал несколько больших глотков. Перукарников тем временем рассудительно заметил:

— Что бы ни случилось, а вы это так близко к сердцу не принимайте. Где наша не пропадала. Вон Маметов на любую проблему сквозь пальцы смотрит — так ему море по колено.

Маметов не очень понял, о каком море идет речь, но на всякий случай решил уточнить, во избежание дальнейших недоразумений:

— Моя охотник, моя не рыбак, — и самокритично добавил: — Рыбак плавать хорошо, охотник плавать плохо.

Салонюк окинул Маметова долгим и внимательным взглядом и произнес мечтательно:

— Гарно тоби, Маметов. И я таким був — у дытынстви. Мама тоди пампушки пекла та з часныком до червоного борщу з чорнослывом подавала… Романтыка. — Тут он хлопнул себя по колену. — Ну, хватыть лирычных видступив, треба до основного завдання повертаться.