Змеи, драконы и родственники

Угрюмова Виктория

Салонюк раздраженно уточнил:

— Так шо, може, мени Маметову кулемет доверить?

Колбажан сразу простил дорогому товарищу Салонюку его байские наклонности и жестокие выходки. И даже последнюю, с сапогами. Он широко улыбнулся и доверчиво обратился к Тарасу:

— Командира, командира, моя у пулемета быть лучше, можна сидеть?

Командир отвечал народной пословицей:

— Калына хвалилась, що з медом солодка… Ты лучше, Маметов, свои чоботы добре держи, бо вони уплывуть на нашу погибель.

Жабодыщенко разочарованно подергал леску

и понял, что рыбалка здесь ну вообще никакая. Так что совершенно незачем травмировать тонкую психику товарища Салонюка — овчинка выделки не стоит. Если бы здесь клевало, то он бы стоял насмерть, отстаивая право на отдых, заработанный с топором в руках. Но стоит ли вызывать на себя гнев командира, если на другой чаше весов нет никакой очевидной выгоды? И Микола примирительно забубнил:

— Та вы не хвилюйтесь, товарищу Салонюк, зараз я трохи порыбалю та за кулемет сяду, добре?

Тарас с горечью поведал сам себе:

— Сижу, як лялька на самоваре, ниякои дисциплины.

Маметов не понял, отчего так быстро отпала его кандидатура. Пулемет он любил и давно уже мечтал из него пострелять.

— Товарища командира, — жалобно заныл он, — ну можна моя за пулемет сидеть?

Салонюк уже принял прежнюю позу, в которой, по замыслу, его и должны были запомнить очевидцы и потомки: прямая спина, гордая осанка, высоко вздернутая голова и бинокль в правой руке. Маметов тайфуном ворвался в неспешное течение его мыслей и сбил с толку. Однако Тарас был человеком добрым и сдержанным. Нечеловечески кротким голосом он выговорил:

— Угомонись, сынку, не сегодня. Ось колы вбьють Жабодыщенко, тоди поговорымо.

— Тьфу, тьфу, тьфу, — сплюнул Микола, — не дай бог.

— Вин як мишень — фигура самая приметная, — продолжал Салонюк. — Лежить на брюхе, гвынтивку в руках не держить, ничего не бачить, окрим своей рыбалки, стреляй — не хочу.

Жабодыщенко нервно смотал снасть и недовольно уселся возле пулемета:

— Ну николы не дасть по-людски отдохнуть, дихтатор. У такому тумани нияка фигура як мишень не подходить, це я вам як снайпер кажу.

Салонюк твердо стоял на своем:

— У такому тумани, Жабодыщенко, нимци прямо в вухо можуть дыхати, та ты их проигноруешь.

Жабодыщенко проверил, на какую дальность установлен прицел пулемета, и дискуссию не продолжил.

В это время партизанский плот проплывал мимо печально известного места с красноречивым названием Утесы Страха. Таких утесов было в Вольхолле понатыкано достаточно — штук пять или шесть. Кто их такими выдумал, как и для чего, до сих пор остается загадкой. Поговаривают, что это дело рук какого-то спятившего чародея древности, который таким странным образом реализовал свою тягу к театральному искусству.

Утесы Страха работали по нехитрому принципу. Любой, кто оказывался в непосредственной близости от них, имел все шансы вновь пережить самый неприятный момент своей жизни, испытать животный ужас и услышать либо увидеть то, что его больше всего могло шокировать. Видения эти были бесплотны, но пугающе реальны, и многие

слабонервные путешественники отправлялись отсюда прямиком в дом скорби.

Еще ходили по Вольхоллу слухи, что здесь-де обитают души погибших странников, но и эта версия не нашла подтверждения. На самом-то деле всем было абсолютно все равно, отчего около Утесов Страха творится такая чертовщина. Главное, что творится, а значит, надо держаться отсюда подальше. И держались, и близко не приближались, тщательно отмечая злосчастные утесы на картах ярким красным цветом.

Само собой, что доблестные бойцы партизанского отряда обо всем этом понятия не имели. И потому бодро выруливали прямо к утесам.

На плоту как раз закипел ожесточенный спор о том, есть ли поблизости немцы. Перукарников в их существование сегодня вообще не верил и еще немного — договорился бы до того, что и Германии нет и никогда не было. Что это за стих на него нашел, мы не знаем. Знаем только, что, поставив под сомнение факт присутствия немцев на данной территории, Иван предложил, входя в раж:

— А давайте мы это сейчас проверим! — И, сложив руки рупором, прокричал: — Коммен зи, битте!

Эхо негодующе откликнулось:

— Коммен зи, битте, коммен зи, битте!

Перукарников радостно оглянулся на товарищей, которые, замерев, вслушивались в эхо, и будто языки попроглатывали от неожиданности. Да и возможно ли себе представить, чтобы заслуженный партизан — не новичок зеленый — так вопиюще себя вел в тылу врага? Иван торжествующе посмотрел на друзей и снова завопил:

— Нихт шлиссен!

Эхо еще более недовольно ответило:

— Нихт шлиссен, нихт шлиссен…

Перукарников довольно улыбнулся:

— Вот видите, никого здесь нет, только мы и эхо. — И чтобы доказать свою правоту раз и навсегда, крикнул: — Их бин партизанен!

— Их бин партизанен, их бин партизанен… — не стало спорить эхо. Но потом на какое-то мгновение задумалось и громоподобно проревело: — Дас ист партизанен?!!! Аларм, аларм!!! Фойер!!!

Где-то вдалеке послышался топот ног, обутых в сапоги, и сухо затрещали автоматные очереди. Салонюк побелел как мел и по-черепашьи втянул голову в плечи. Сидорчук и Перукарников плюхнулись на животы, пытаясь удержаться на раскачивающемся плоту, Жабодыщенко истерично закрутился с пулеметом, пытаясь определить, где именно находится враг. Маметов тоже попытался заметаться, но вовремя вспомнил, что находится на плоту, и лишь крепче обхватил мешок с сапогами.

Словом, действительно аларм во всем великолепии и с вытекающими из него последствиями.

Салонюк трагически констатировал:

— Все, почалось.

Перукарников перевернулся на спину, крепко держа автомат:

— Едрит его в корень, ну кто же знал, ну кто же знал…

Жабодыщенко, прикладывая ладонь к уху, пытался уточнить направление:

— Та де ж вони е, нияк не зрозумию.

Прилип к мокрым бревнам Сидорчук — типичная камбала, которой не удается слиться с дном, на котором она лежит. Попросил жалобно: