Змеиная прогулка
Шрифт:
Двое могли играть на стипендию. Лессинг сказал: «Да, а рядом с ним находится Бара Имамбара, где шииты проводят свои маджалисы, огромные собрания в память о смерти имама Хусейна, внука Пророка Мухаммеда. На верхних этажах Имамбары есть лабиринт Бхул-бхулиан. Это лабиринт туннелей, балконов, лестниц и переходов. Некоторые расскажут вам, что старый наваб играл там в прятки со своими девушками из гарема, но другие говорят, что сотовое соединение верхних этажей снимает нагрузку с поддерживающих арок нижнего этажа. Гиды поспорят с вами, что вы не сможете найти выход самостоятельно.
—
— Под Бхул-бхулианом тоже должен быть такой же лабиринт, но он замурован. Лессингу начало нравиться играть местного драгомана. «Рассказывают, что рота британских солдат загнала туда нескольких мятежников, и никто из них так и не вышел».
Борхардт подозрительно склонил голову, и Ренч ухмыльнулся с блаженной невинностью.
Лессинг сказал: «Рядом находится колодец Баоли. Последний наваб бросил туда свои драгоценности и сокровища, а затем опустил сверху большую железную плиту, чтобы англичане не смогли их заполучить. Лакхнау — очаровательное место. Во время Мухаррама верующие-шииты ходят по раскаленным углям во дворе Бара Имамбара».
«Настоящее испытание веры!» — сказал Ренч, присоединяясь к происходящему. «Тогда вам тоже следует увидеть шиитские процессии Тазия; некоторые из мужчин бьют себя кнутами и цепями до потери сознания!»
«Фу! Почему?» — резко спросила Дженнифер Коу с заднего откидного сиденья. «Что такое Мухаррам?»
«Мухаррам — первый месяц исламского лунного года», — ответил Лессинг. Однажды Джамила провела долгий и ленивый вечер, объясняя религию своего народа. «Именно в этом месяце Хусейн, младший из двух внуков Пророка Мухаммеда, и его семья были убиты в месте под названием Кербела в Ираке. После смерти Пророка в новом исламском государстве развернулась борьба за власть. Его зять Али основал партию шиитов, которая верила в божественный наследственный халифат… с Али или каким-либо другим кровным родственником Пророка в качестве имама или лидера. Остальная часть общины, сунниты, утверждала, что Пророк сказал, что его преемник должен быть избран. Обе группы думали, что Бог на их стороне. Они сражались, и имам Хусейн был убит».
«Они занимаются этим с тех пор», — бросил Ренч. «Каждый год происходят суннитско-шиитские беспорядки… горят магазины и дома, иногда люди получают ранения. Не так плохо, как протестанты и католики в Европе, но все равно довольно грубо».
«Мученичество и траур, — многозначительно заявил Борхардт, — две наиболее характерные черты шиитского ислама».
«Не совсем», — возразил Лессинг. «Все сложно. Но споры между суннитами и шиитами действительно помогли удержать ислам от затопления Европы в средние века». Он усмехнулся. «Иначе мы с вами носили бы тюрбаны, господин Борхардт».
«Мусульманам пришлось бы столкнуться с германскими народами», — парировал другой.
«Арабы надрали штаны германским вестготам в Испании… и византийцам и их германским подданным-вандалам
Борхардт в раздраженном молчании уселся на заднее сиденье. Дженнифер Коу тоже сидела тихо, с остекленевшим выражением лица; Индия иногда поступала так с новичками. Лизе и миссис Делакруа, казалось, было весело; они поговорили, съели обед, который прислал Малдер, и обильно выпили из термоса ледяную воду. В то утро Лессинг сам позаботился о том, чтобы она закипела, как и вода для льда. Он пережил слишком много встреч с диареей, которую иностранцы называли «Живот Дели», «Месть Раджи» или «Двушаговый Лакхнау», чтобы рисковать с важными гостями!
Бхул-бхулиан был интересным; огромная мечеть, изящная и загадочная, что-то из «Тысячи и одной ночи»; Резиденция задумчивая и одинокая под покровом зелени. Были и другие достопримечательности, но Лессинг настоял на том, чтобы остановиться. Ноябрьское солнце было милосердным, но оно было обманчивым, а миссис Делакруа была хрупкой.
«Мы вернемся через Аминабад… базар среднего класса… в Хазрат Гандж, где есть лучшие магазины. Если вы сможете выдержать толпу, виды и запахи базара, вы получите медаль «Хороший турист».
Ренч вел большой лимузин по узким улочкам в хаотичное движение центральной части города. «Ненавижу ездить по базару», — проворчал он. — Ты мне должен, детка!
«Забери у Малдера». Лессинг выпрямился. «Что это?»
Парк Аминабад представлял собой пыльную, лишенную травы открытую площадь, окруженную магазинами и многоквартирными домами среднего класса Лакхнау. Сегодня его с одной стороны до другого заливало море шафрана. Перед машиной толпились люди в одежде оранжево-желтого цвета, над их головами развевались транспаранты и вывески на хинди. С противоположного конца площади они услышали эхо громкоговорителя, включенного почти до неразборчивости.
«Проклятый парад… политический митинг!» Вренч выругался. «Похоже на BSS!» Он дал машине задний ход.
«Что? Кто они?» — спросил Борхардт.
«Я не знаю, что означают инициалы. Но они — индуистские правые», — сказал ему Лессинг. «Крайне правые, те, кто хочет, чтобы все иностранцы покинули Индию. Бхарат… это Индия… для Бхарати. Мы для них неверующие. Они называют нас нечистыми, пожирателями коров, изгоями».
«Эй, Лессинг!» Ключ сломался. «Посмотри, сможешь ли ты убедить хороших людей, стоящих за нами, позволить мне вернуться к черту».
Лессинг высунул голову и произнес на своем лучшем языке хинди: «Раста диджийе, Джанаб! Мехрбаникар-кехаджайе!»
Юноша лет семнадцати подошел, чтобы заглянуть в машину. Его желтое дхоти было чистым, а очки в проволочной оправе вселяли надежду на образованного человека, которого можно урезонить. Затем Лессинг увидел три беловатые горизонтальные полосы, нанесенные на его лоб, — знак преданного Господа Шивы. Его голова была выбрита, за исключением небольшой косички, оставленной сзади. Вот был фанатик.