Змеиная вода
Шрифт:
Кивок.
И Зиночкины кудряшки выбиваются из-под шапочки.
– А… вы и вправду из полиции? – шепотом интересуется она и глаза таращит. Глаза у Зиночки и без того большие, круглые. И красит она их щедро, и ресницы светлые намазала тушью так, что те отяжелели. А тушь слегка осыпалась на Зиночкины щечки.
Но это мило.
Она сама миленькая и пухленькая.
– Значит, Захарка добился своего? Ох, упертый-то… упертый… крепко он Гелечку любил… такая беда! Такое горе! – страх Зиночки быстро сменился жадным желанием первой… рассказать?
Узнать?
Все-то сразу?
– Гелечка –
– Она, - выдохнула Зиночка и, оглядевшись, сама подхватила меня за руку. – Идем. В сестринской нормально не поговоришь. Там вечно Светка трется. Сидит, типа занятая самая… будто другие не занятые. Рожу постную состроит. А сама слушает. И потом ходит к Милочке жаловаться. Как она её только терпит-то?
Кто и кого терпит я уточнять не стала.
– А вот внизу, там тихо…
Дверь обнаружилась в каком-то закутке коридора. А за дверью – лестница. Надеюсь, Бекшеева вниз не потащат, потому что в этой вот лестнице ступени были высокими и крутыми.
– Но хоть теперь-то, глядишь, и приспокоится, а то просто спасу нет никакого! Всех уже замучил, неугомонный. Уж год вон прошел почти. Нет, Гелечка-то хорошею была, хоть и строгой. Бывало глянет так, что прям душа в пятки проваливается.
Пахло здесь камнем и сыростью. И еще – чистящими средствами.
И спускались мы не долго, оказавшись в очередном коридоре. Зиночка толкнула дверь и посторонилась, меня пропуская.
– Туточки у нас белье собирают. И так, хранят всякое, - сказала она громким шепотом. – Сюда так-то никто не сунется. А взаправду Гелечку убили?
– Пока сложно сказать.
– Захарка всем твердит, что убили. Что мамаша её чокнутая. И братец…
– А вы как думаете?
– Я? – Зиночка от удивления рот приоткрыла. Кажется, до сего момента никто не спрашивал её о том, что она думает. – Я… так-то не знаю. Но жуть до чего неприятные людишки!
– Видели их?
– А то… я ж тут еще когда работаю. Мне мамка моя сказала, мол, иди, Зинка, на сестру медицинскую учись. И даже денег дала. Бабка-то ворчала, что толку-то от этое учебы. Что бабе надо замуж и детей рожать. А мамка, она нет. Так и заявила, что медицинская сестра – это вам не коровам сиськи дергать!
Сказано было весьма вдохновенно.
– Уважаемая профессия, - согласилась я.
– Ага… я-то еще не хотела… мне ж гулять в охотку было. Подружки-то и в школу не больно хаживали, а моя мамка за розгу взялась и одного разу так отходила, что потом неделю спала жопой кверху. И сказала, что, мол, мужиков толковых в войну побило, на всех не хватит. И что надобно так жить, чтобы своим умом!
– Это она права.
Я огляделась. Комнатушка, в которую Зинаида нас привела, была небольшою. Вдоль стен её протянулись полки, на которых стояли коробки. Большие и маленькие. Высокие. Низкие. Иные развалились от возраста, другие были перетянуты веревками, чтобы не развалились. В углу покрывалась пылью старая пишущая машинка.
– Вот! Я-то тепериче это понимаю… мои-то замуж повыскакивали… сейчас плачутся, что тяжко. С дитями и в полях-то. А у меня – работа приличная. Меня-то все знают. И жених есть!
– Поздравляю.
– Бабка только пилит, что старая я… а какая старая? Двадцать пять всего!
–
– Каблукова тоже нос кривила. Как это, чтоб доченька ейная и в медсестрах. Небось, даже если б Гелька стала дохтуром, все одно не по нраву пришлось бы. А у Гельки знаете, какие руки были? Раненые нашие, которые перевязки, только её и просили. Она вроде молчит, не сюсюкается, а все одно делает так, что не больно. Мне-то показывала. И я пыталась перенять, а все одно так ловко не выходило, - Зинка вытащила откуда-то из-под завалов табуретку. – Садитеся… Гелька еще сказала, что просто у нее практики было много. В войну, значится… у нас туточки все её уважали крепко. Даже бабка моя…
Бабка, похоже, была для Зиночки непререкаемым авторитетом.
– Ну и вот… а эта её мамаша повадилась сперва скандалить. Требовать с Милочки, чтоб та Гельку зауволила. А та отказалась. Это ж с виду наша Милочка – божий одуванчик. Дунешь и полетет… так-то оно так, да когда чего ей надобно, то тут уж упрется и все. Я прям слышала, как она этой Каблуковой заявила, что, мол, если та не отстанется, то у Милочки сыщутся знакомые, которые… как это… хитро так завернула. По-умному… ну как я поняла, чего-то там сделают с кровью. Каблуковской. И Гелькиной. Чтоб, значит, доказать, что сыночка она нагуляла…
А вот это было неожиданным.
Очень.
– То есть… - говорю медленно. Но Зиночке хватает. Она делает вдох, слегка розовея, не от стыда или смущения, скорее от распирающего её желания поделиться со мной превеликою чужою тайной.
– Так об этом-то все знали! – Зиночка переходит на шепот. – Ещё когда. Я маме, как услышала, сказала… а она, мол, не велика новость. И бабка моя… моя бабка, чтоб вы знали, когда-то при старой еще докторше работала.
– В госпитале?
– Не-а. На хозяйстве. Та-то барынею была, не чета Милочке. И матушка еёная из таких же, барынь. Вся прям из себя… я-то уже и не помню, давно это было, - Зиночка махнула рукой. – Меня, может, тогда и вовсе не было, но бабка все ворчала, что они совсем безрукие были, эти барыни.
Она выдохнула, набрала воздуха побольше и затараторила.
– А еще, что дела всякие творили… ну, которые… бывает, что бабы… они как бы… когда по-тихому надо… тут-то госпиталь. Придешь – и все-то вокруг знать будут, что приходила. И с какой надобностью.
Вот охотно верю.
– Ну а у баб… у них порой всякое случается… надобности… об которых людям иным лучше бы и не знать. Вот и хаживали. Сперва к Милочкиной бабке, потом и к матушке ейной…
– Теперь к Милочке?
– Не, - Зиночка покачала головой. – К Милочке боятся.
Странно. Чего?
– Она ж так не даст, чтоб зелья какого… чтоб выпила и все-то. Начнет совестить. Уговаривать. Чтоб, мол, не губили себя и дитё. А кому оно надо-то? Да и времена ныне другие. Теперь уж многие и не ходят вовсе. Небось, за нагулянного ребеночка теперь вороты не измажут… и вовсе… хотя-то, знаю, есть те, которые в Змеевку ходют.
– Зачем?
Я насторожилась.
– Так… старуха там одна живет. Сущая ведьма! Милочка к ней тоже ездила. Ругаться. Мол, что неможно… что от еёных зельев всякие беды приключаются. В позатом годе одна баба так едва не померла. Ребятёночка скинула, а сама-то… страх.