Змеиная вода
Шрифт:
– А про Мишку что-то говорила?
– Говорила. Что он хороший, только слабый очень… и отказать никому не может. А мамка, если заглядывает, то не с пустыми руками. И на работе потом… и всюду-то… местные скоренько прознали, что у Мишки есть с чего выпить. Ну и там одно, то другое… он и пошел в разнос. Но Ингу все одно любил. Потому-то и уехал.
– Чтоб не убить?
– Чтоб на новом месте обустроится. Она так сказала. Что, мол, поклялся бросить все ради неё. И бросил. На Север подался, лес валить и сплавлять. Что там вроде община есть. Христианская. Никто не пьет и все трудятся. И землю там можно взять, хозяйство
– А еще, - тихо сказала Зима. – Не будет ни матушки, ни соседки, ни старых приятелей.
– Он даже к менталисту пошел, чтоб тот мозги поправил… ну, чтоб от пития отвратить.
А вот это уже действительно серьезный шаг.
– И как?
– Не знаю. Сразу ж после того на Север и подался. Навроде как менталист сказал, что если останется, то ничего не выйдет. Что водка мозги ломает крепко, сильней менталистов всяких… она же ж беременная была. Инга. Знаете?
– Знаем.
– Вот… как понесла, так и сказала ему. Мол, или меняешься, или ухожу и туда, где ты меня не сыщешь. Прям как в книге! Он и поменялся… а кофий тут наливают. Ой, ну он ей звонил, а она ему… и еще письма писал такие, прям слезы… только мама говорила, что это все пустое. Что не в месте дело, а в мозгах. И натура рано или поздно свое возьмет…
– И поэтому решили уехать?
– Ну… она думала-думала, а потом сказала, что поедет…
– А ребенок как? Не помешал бы?
Янина чуть замялась, а потом тихо, шепотом сказала:
– Инга… она… она решила, понимаете? Что не хочет их больше. Никого. Что хоть на край мира, и там одной… одна бы она справилась. А ребенок… есть ведь способы, чтоб… ну… она ж и раньше-то детей скидывала, и этот тоже… вот… сказала, что ей пару дней надобно, а потом и ехать можно.
Янина вздохнула и добавила:
– И вот мне-то что теперь делать?
Глава 19 Змеиные клады
Глава 19 Змеиные клады
А коли случится полная луна на самую короткую ночь года, то надобно взять гадюку и вынести на перекресток дорог. И положить там семь монет золотых, семь монет серебряных, семь монет медных, а после кровью своею окропить. И змею выпустивши, сказать, что, мол, вот оно, подношение королю ужиному да от человека доброго. Самому же глядеть. Станет змея ползать, крутиться, и выпустит тень черную, чтоб собрала она злато, серебро и медь. И как оная, отяжелевши, за медь примется, ни минуты не мешкая, надобно накинуть на тень сетку из волос девичьих сплетенную, и пленивши держать крепко. Будет тень рваться, свободы искать, да неможно пускать её. А когда взмолится гадюка, то потребовать от ней, чтоб указала тень змеиная, где в земле клады сокрыты. И столько отдала кладов, сколько монет прибрала…
«Мифы и легенды о змеях, гадах и прочих тварях поднебесных»
Закат догорал. На краю неба теплились еще красные уголья, подсвечивая черные силуэты местных домов. Пахло дымом, тянуло морозцем, напоминая, что, несмотря на жару дневную, на улице осень стоит. И что еще немного, и морозы развернутся, разыграются, отряхнут многоцветное убранство.
Было…
Было.
Стрекотали сверчки.
– Не спишь еще? – Бекшеев заглянул без стука. – А Тихоня мороженое принес. Будешь?
– Буду. А сам он где?
– Сбежал. Отправился по злачным местам слухи собирать.
Бекшеев протянул мне палочку эскимо. Серебряная фольга приклеилась, и я с каким-то невероятным наслаждением её отколупывала. Бекшеев не мешал. В кресле устроился и тоже с мороженком.
Мороженое я впервые попробовала там, на войне еще.
Помню, что весна была.
И мы давно уже по другую сторону границы, на чужой земле, на которой умирать особенно обидно, потому что она чужая. И война все тянется, хотя давно гуляют слухи что до мира осталась пару шагов буквально. И всем уже понятно, кто победил.
И осталось лишь договориться…
Потому и воевали уже без прежней ярости. Хотя не везде, да… случалось… всякое случалось, даже потом, после подписания мира. Но этот городок был тихим. И люди там тоже были тихими. Черные флаги они сбросили сами. Части, расположенные близ городка, отступили за день или два до подхода наших. А люди… люди просто хотели жить.
Как прежде.
И жили себе. Открывали окна. Вывешивали белье на тонких веревках, протянутых из окна в окно. Ругались. Мирились. Гуляли на площади у фонтанов. Кафе вот тоже работало. И это настолько не укладывалось в моей голове, настолько не вязалось с тем, что я видела прежде, что я разрыдалась. Просто так. Без причины. А Одинцов сказал, что надо меня прогулять.
И прогулял.
В это треклятое кафе, где и купил мороженое. Его подавали в стеклянных тарелочках на ножке, которых я прежде не видела. И мороженое лежало белоснежной горой с завитком на верхушке. Гору посыпали шоколадной крошкой, полили сиропом…
В общем, до сих пор помню.
И восторг. И стыд, потому что война идет, а я сижу вот где-то и ем мороженое.
– Невкусное? – осведомился Бекшеев. – Извини. У тебя выражение лица такое…
– Вспомнила кое-что, - я поймала языком тающую каплю. – Знаешь, такое чувство, что эта история… она как из кусков сложена.
– И у тебя тоже?
– Да… с одной стороны эти женщины. Ингу бил муж. Величкину тоже бил муж… и Тихомирцеву…
– Тихареву?
– Да, её. Некоторые были беременны…
– Я звонил матушке. Консультировался. Она говорит, что у беременных часто увеличивается свертываемость крови. Образуются тромбы. Особенно, если и до того были проблемы со здоровьем. Укус гадюки тоже разрушает сосуды и провоцирует возникновение тромбов. А в случае, когда опасность и без того существует, образование тромбов почти неизбежно. С одной стороны… с другой…
– Не вяжется?
– Нет. Ладно… если от начала… Надежду никто не бил, это очевидно.
Ну да, Одинцов бы заметил, точнее вскрытие что-то да показало бы.
– Как и Ангелину, - продолжил Бекшеев.
А Одинцову я тоже позвонила. Нет, было желание переложить все на Бекшеева, но совесть не позволила. Да и… новости не те, которых Одинцов ждал.
И разочаровался он весьма. Я это разочарование прочла в долго тяжелой паузе, которая повисла в трубке. Но распоряжение дело открывать Одинцов дал, раз уж так оно выходит.