Змеиный культ
Шрифт:
Ошеломлённый Вильгельм застыл в непонимании и ужасе. Он не понимал чего ждать от злобного юнца. Не понимал, как выбраться из этой западни. Единственное что он знал наверняка, это то, что желтоглазый юноша ни во что не ставит людей. Весь людской род, если быть точным.
Не прошло и десяти секунд, как дверь вновь распахнулась, и на пороге показался сияющий от счастья Петерсон.
— Доброе утро, коллега! — бодро произнёс кардиолог.
— Да какое же оно доброе? — возмутился Вильгельм, хмуря лоб.
— Друг мой, Вам право не стоит обращать внимание на… — Петерсон задумался, подбирая слова. — На Змея. Он многое пережил и ему тоже несладко. Такая величина как он и такие песчинки как
— Любезен? — потирая шею, переспросил Вильгельм.
— Ну конечно! Нужно уважительно и с пониманием относиться к такой персоне. Он сегодня немного волнуется, как-никак друга оперировать будем! — уверенно кивнул Петерсон, засунув руки в карманы халата.
— Он не считает нашего пациента другом, — сухо бросил Вильгельм.
— Это вы бросьте, коллега. Полно вам! Какие обиды могут быть? Что за детский сад? Мне право неловко это говорить, но я стал невольным свидетелем вашего разговора. Проходил, знаете ли, мимо… Так вот, Вы сами спровоцировали его на агрессию.
— Я? — возмутился Вильгельм, приподняв брови.
— Да, Вы. Зачем Вы начали разговор о Габриэлле? Он безумно её любил. Это парадоксально, но это так. Он потерял её и не может нигде найти. Неведение хуже самой горькой правды. Тогда, три сотни лет назад, когда он впал в кому, они были вместе. Они любили друг друга, и любовь эта была чистой и прекрасной. Но затем, когда он вернулся к жизни, когда вышел из столь длительной комы, найти Габриэллу он уже не смог. Это разбило его сердце и лишило покоя душу, — перейдя на шепот, тараторил Петерсон.
— Впал в кому? Как это вообще произошло? — переспросил Вильгельм.
— Война. Война — страшная штука, скажу я Вам, — многозначительно покачав головой, произнёс Петерсон.
— Да, пожалуй, — угрюмо согласился Вильгельм.
— Ну что же, друг мой, собирайтесь. Вас уже ждут в операционной. Позвольте, я Вас провожу… — Петерсон широко улыбался, отчего раздражал ещё больше прежнего.
В операционной было душно. Пахло спиртовыми антисептиками, пронзительно попискивал наркозный аппарат, возле которого суетился анестезиолог. Двое хирургов уже были готовы и облачены в стерильные операционные одежды. Они с нетерпением ждали Карновского, мечтая наконец-то начать операцию. Ту самую операцию, к которой они так долго готовились. Настолько долго, что их подготовка начала граничить с помешательством. Операционные сёстры разложили на столиках инструменты и уже провели обработку операционного поля.
К тому времени, когда Вильгельм наконец-то добрался до операционной, всё уже было готово к началу.
Стеклянные двустворчатые двери автоматически распахнулись. Вильгельм вошёл в операционный зал. Оба неподвижно стоящих хирурга синхронно поклонились. Анестезиолог торопливо кивнул.
— Вы уже накрылись? И успели обработать операционное поле? — несколько растерянно спросил Вильгельм, поправляя на голове колпак.
— Да, доктор Карновский. Поле обработано и отграничено стерильным бельём, — строго ответил один из хирургов.
— Я бы хотел осмотреть пациента, прежде чем мы начнём, — замешкался Вильгельм, уставившись на закрытого стерильным бельём Бальтазара.
Ничего кроме серьезно поврежденной грудной клетки видно не было. Жёлтая, от содержащего йод антисептика, кожа говорила о том, что операционное поле обработано с запасом.
— Можем расстерилизовать, раскрыться, осмотреть и затем обработаться по новой! — быстро предложил второй хирург.
Послышалось недовольное пыхтение анестезиолога.
— Нет, думаю, не стоит. На это уйдёт лишнее время, — неуверенно ответил Вильгельм, взглянув на своих ассистентов.
Двое хирургов в зелёных одноразовых халатах, с такими же зелёными колпаками на головах и белыми масками на поллица. Их глаза блестят решимостью и нетерпением. Их тела неподвижно застыли со сложенными на груди руками. Стерильные, готовые приступить к своей работе в любую секунду.
— Пойду мыться! — громко произнёс Карновский и направился в предоперационную.
Сначала он хорошенько вымыл руки. Мыл с мылом и тёр их щёткой так, чтобы никакой грязи не осталось. Затем он погрузил руки в металлический таз с антисептиком. Булькаясь в тазу, он внимательно следил за часами, висевшими на стене. Ровно минута и он стерильный. Ровно минута и он готов начать. Так мало времени его отделяет от события, способного переломить судьбу. Но это сейчас неважно. Сейчас нужно сосредоточиться лишь на деле. Нужно просто провести операцию. Сделать всё, что в его силах. Но сделать хорошо.
Антисептик оказался ядрёным. Руки жгло и неприятно пощипывало. Когда секундная стрелка наконец-то добралась до цифры двенадцать, Вильгельм достал руки из таза. Держа стерильные руки на уровне груди, он бодро вернулся в операционный зал. Сёстры принялись суетиться вокруг него, надевая стерильный халат. Такой же зелёный халат, какие были на его ассистентах. Затем одели перчатки.
Подойдя к столу, Карновский замер.
— Мы готовы начать! — послышался уверенный голос одного из ассистентов, который встал справа от Вильгельма.
— Можем? — уточнил второй, встав с противоположной стороны стола.
— Можете. Начинайте! — кивнул анестезиолог.
Сестра протянула Вильгельму блестящий скальпель и сухую марлевую салфетку. Он принял инструмент и привычным движением без лишних колебаний выполнил разрез.
Да, доступ он решил использовать классический, именно такой, к которому он уже привык за время своей длительной практики. Крови было мало, она лениво вытекала из кожи и подлежащих тканей. Это и неудивительно! Ведь сердечной деятельности нет, с чего бы крови пульсировать и обильно изливаться из разреза? Удивительно было другое: как до сих пор может теплиться жизнь в этом теле? Этого Карновский понять никак не мог, но показатели электроэнцефалографа говорили, что активность коры головного мозга сохранена. Краем глаза Вильгельм заметил, как под стерильное бельё уходили какие-то тоненькие трубочки, по которым струилась люминесцирующая синеватая субстанция. Эти трубочки шли из соседней, прилежащей к операционному залу, комнаты.
Вильгельм кивнул, и ассистент быстрым движением промокнул рану тупфером. Дальше нужно было выполнить стернотомию. Попросту говоря распилить грудину пополам, чтобы добраться до средостения. Принесли пилу. Жуткий скрежет и запах палёной костной крошки. Спустя пять минут дело было сделано. Кость оказалась очень прочной и неподатливой, но всё же распилить её удалось. Ассистенты взяли со столика с инструментами реечный ретрактор — прибор для раскрытия грудной полости. Установив бранши ретрактора, ассистенты принялись раскручивать винт, приводящий в движение механизм. Грудная клетка с треском распахнулась, демонстрируя жуткую картину. Действительно, сердце было полностью удалено. Оно было вырвано вместе с дугой аорты. Там творилось настоящее месиво. Несколько секунд Вильгельм нервничал, затем начал паниковать, а потом успокоился, отвлёкшись на сторонние мысли. Мысли его были исключительно о том, что органы древнего ангела, прожившего бесчисленное множество лет, ничем особо не отличались от человеческих. Анатомия была настолько схожа, что на какое-то время Вильгельм даже забыл о том, что оперирует именно ангела, а не очередного пациента в своей клинике.