Змеиный маг
Шрифт:
Элиасон с присущей эльфам вежливостью и изящным достоинством, не позволяя себе открыто проявлять свое горе, принял Эпло под свое покровительство. Несчастный король! Как ему, должно быть, одиноко без дочери!
Когда мы пришли в замок, в новую его часть, которая выросла за время нашего отсутствия, мама рассказала мне о случившемся.
— Когда Сабия пришла в себя, она узнала, что Девон исчез. Она поняла, что он пожертвовал собой ради нее и что его смерть будет ужасна. Из-за этого, — сказала мама, вытирая глаза рукавом, — бедная девочка потеряла
Потом ей вроде бы стало получше. Она встала с кровати, оделась в то самое платье, которое было на ней в день перед вашим бегством, и напевая бродила по замку. Ее песни были странными и печальными, и всем, кто их слышал, становилось не по себе, но все надеялись, что это признак улучшения. Увы, все было совсем не так.
Той ночью она попросила, чтобы дуэнья принесла ей чего-нибудь поесть. Добрая женщина, которая очень переживала из-за того, что Сабия морит себя голодом, ничего не заподозрила и побежала на кухню. Когда она вернулась, Сабии не было. Перепуганная дуэнья разбудила короля. Они отправились на поиски.
Мама покачала головой. Она не могла говорить, ее душили слезы. В конце концов она снова утерлась рукавом и продолжила.
— Они обнаружили ее тело на той террасе, на которой мы совещались в тот день, когда вы подслушали наш разговор. Сабия выбросилась из окна. Она лежала почти на том же самом месте, где умер эльф-посланец.
На этом я вынуждена прерваться. Слезы не дают мне писать дальше.
Теперь Единый хранит твой сон, Сабия. Твои кошмары закончились.
Глава 18. СУРУНАН. ЧЕЛЕСТРА
Мысли о библиотеке сартанов преследовали Альфреда, как привидения из детских сказок. Они тянули к нему свои холодные руки, будили его среди ночи, манили скрюченными пальцами, влекли его к гибели.
— Что за чушь! — говорил себе Альфред и пытался изгнать призрак, посещающий его во сне.
Ночью это срабатывало, но тень не исчезала и при дневном свете. Альфред сидел за завтраком и делал вид, что ест, а на самом деле думал о том, почему Раму проверял именно те разделы. Что же такое в них хранилось, что их так строго охраняли?
«Это любопытство, всего-навсего любопытство, — укорял себя Альфред. — Самах прав. Я слишком долго жил среди меншей. Я как та девочка из историй, которые любила рассказывать кормилица Бэйна: „Ты можешь входить в любую комнату в этом замке, кроме запертой комнаты над лестницей“. И разве глупая девчонка удовлетворится остальными ста двадцатью четырьмя комнатами замка? Нет, она места себе не найдет, пока не заберется в комнату над лестницей.
Вот и я так же. Комната над лестницей. Я буду держаться подальше от
Но он не был счастлив. И день ото дня становился все более несчастным.
Альфред пытался скрыть свое беспокойство от хозяев дома, и это ему удавалось или, по крайней мере, ему казалось, что удается. Самах наблюдал за Альфредом, как гег, который обнаружил течь в паровом клапане Кикси-винси и со страхом ждет, когда взорвется котел. Он внушал Альфреду благоговейный страх, усугубленный ощущением собственной не правоты, В присутствии Советника Альфред трепетал, едва смея поднял глаза на суровое, неумолимое лицо Самаха.
Когда Самах уходил из дома — дела Совета отнимали у него очень много времени, — Альфред отдыхал. Ола часто составляла ему компанию, и в ее присутствии назойливый призрак меньше беспокоил его. Альфреду никогда не приходило в голову удивиться, почему его редко оставляют одного, и не казалось странным, почему сама Ола не занимается делами Совета. Он только знал, что с ее стороны было очень любезно посвящать ему столько времени, — и это делаю его еще больше несчастным в тех случаях, когда призрак библиотеки: вновь вставал перед ним.
Альфред и Ола сидели на террасе. Ола тихо напевала защитные руны над одной из накидок Самаха. Ее проворные пальцы скользили по одежде, и Ола вкладывала всю свою любовь и заботу о муже в возникающие под ее руками знаки.
Альфред печально наблюдал за ней. За всю его жизнь ни одна женщина не пела для него защитные руны. И ни одна не будет петь. По крайней мере, та, от которой он хотел бы это услышать, не будет. Он вдруг ощутил приступ жгучей ревности к Самаху. Альфреду не нравилось, как холодно и неуважительно Самах обращается с женой. Он знал, что это причиняет Оле боль, и был свидетелем ее молчаливых страданий. Нет, Самах недостоин ее.
«А я?» — скорбно спросил он у себя.
Ола с улыбкой посмотрела на него и приготовилась продолжить беседу — они .говорили о ее любимых розах.
Захваченный врасплох Альфред не успел скрыть возникший у него в сознании образ отвратительной, колючей, скрученной лозы — свидетельства того, что думал он совсем не о розах.
Улыбка Олы увяла. Она вздохнула и отложила свою работу.
— Прошу вас, не думайте об этом — ради меня. Или хотя бы ради вас самих.
— Простите, — с несчастным видом сказал Альфред.
Он опустил руку, чтобы погладить собаку. Пес, чувствуя, что другу плохо, в знак сочувствия положил голову Альфреду на колени.
— Я, должно быть, очень плохой. Я отлично понимаю, что у сартана не должно быть таких недостойных мыслей. Меня, наверно, испортило длительное пребывание среди меншей, как: говорит ваш муж.
— Возможно, тут дело не в меншах, — мягко намекнула Ола и посмотрела на собаку.
— Вы имеете в виду Эпло, — Альфред почесал собаку за ухом. — Да, наверное. Патрины любят страстно, безудержно. Вы знали об этом?