Знахарь. Путевка в «Кресты»
Шрифт:
Мне сразу все стало ясно и с тряпками, в которые были завернуты побрякушки и нож. И с тропинкой к Смирницкой. И с проемом в ограде. И с ниточками от моих вещей, которые Муха отправил на экспертизу. Я понял, почему так гладко вышла подстава.
Как здорово иметь своею агента рядом с лохом, которого хотят поиметь!
Вот только в одно я никак не мог поверить. Как моя дура-жена ни разу не проговорилась о том, что замышляется против меня? Ведь язык у нее за зубами не держится совершенно. К тому же, она вообще никакая актриса. А ведь ни единым словом, ни единым движением не выдала ни передо мной — дилетантом, ни перед профессионалами — мусорами того, что ей все известно. Какие железные нервы для этого надо иметь?! Какой трезвый ум иуды-прагматика?! Что же случилось? Неужто я был настолько слеп, что за три года не сумел разобраться в жене? Неужто…
— Константин Александрович? Гражданин Разин? — откуда-то издалека звучал голос прокурорского следака. — Ау, очнитесь, подозреваемый. —
Я тряхнул головой и заставил себя вернуться в реальный мир. — Может, водички? — с интересом глазел на меня Муха. — О чем задумались. Константин Александрович? Если, конечно, не секрет.
— Пока пусть это будет секретом, — пробормотал я. — До следующей нашей встречи. Лады?
— Как скажете, Разин.
— И еще одна просьба. Я бы хотел закруглиться на сегодня с допросом. Мне надо пораскинуть мозгами. А в следующий раз я вам очень о многом скажу.
— Идет, — обрадовался следак. — Так давайте до завтра.
— Только за час до нашей встречи я хотел бы наедине побеседовать с адвокатом, — попросил я. — Тоже идет, — согласился Муха. — Я все организую.
— И еще организуйте, пожалуйста, мне свиданку. Желательно, тоже завтра.
— Ну-у-у, — замялся следак. — Все будет зависеть от того, что вы мне завтра…
— Расскажу очень о многом, — перебил его я. — Впрочем, я даже хочу не свиданку. Я хочу очную ставку с Линой. В вашем присутствии.
Муха удивленно пожал плечами и неопределенно промямлил:
— Ничего не могу обещать. — Он нажал кнопку вызова конвоя, и в дверях тут же нарисовался вертухай. — Значит, до завтра, гражданин Разин. — До завтра, — кивнул я.
До завтра, Муха Владимир Владимирович.
До завтра, сучка-Линка. Я очень надеялся на очную ставку, на которой сумею ее расколоть. Или хотя бы зародить сомнения в душе следака.
— Ну, давай, проходи! — рявкнул мне в самое ухо конвойный.
И, быть может, завтра появятся перспективы на то, чтобы выбраться из этого — будь он неладен! — казенного дома.
Главное, теперь у меня снова появилась надежда.
— Никакой не будет свиданки, — заметил Бахва, когда я изложил ему всю схему подставы. — И не будет тебе очняка. Без иллюзий, братан. Мусорам нужен ты, а не твоя дура-жена. И сажать они будут тебя. А баба твоя… она же чего-то знает, раз поучаствовала в этой туфте. А значит, через нее можно выйти на людей покрупнее. А они ж не хотят, чтобы на них выходили. И купили для этого, может быть, и следака твоего, и доктора. И вот нарисуй себе тему такую: следак уже позвонил туда, куда надо, и говорит, мол, клиент наш чего-то пронюхал. Чего-то он там у себя в голове замутил. Вдруг ушки поставил торчком и требует бабу свою не на что-нибудь, а на очняк. А вдруг она петь там начнет?! Как бы кипеж не вышел из этого. — Бахва насадил на свой нож-выкидуху бутерброд и протянул мне. — Ты, хавай, Коста, хавай. Обессилишь с голодухи совсем. Кто тогда нас будет лечить?.. Так вот о чем я, короче. Базарит следак так по телефончику хозяину своему, а хозяин, тот сразу: «Баба паленая». И быкам: «Так, пацаны. А езжайте-ка вы в Лисий Носок по такому-то адресу, возьмите там шкуру такую-то, проприте ее во все дыры, да выкиньте в море подальше. Да так, чтоб не всплыла». А потом и о тебе позаботится. Опасен ему ты, братан, потому как не дурачок, потому как, навроде, разобрался во всей этой туфте. И могут выйти ему через тебя бо-о-ольшие головняки. А значит, мочить тебя надо. И ведь замочат, проще простого.
— Прямо здесь? — поинтересовался я, проглотив кусок бутерброда.
— В этой камере не достанут. Так ведь есть и другие, а перевести тебя — это раз плюнуть. Про пресс-хаты, слышал, наверное?
— Что-то…
— Так вот из этих пресс-хат выносят таких, навроде тебя, либо жмурами, либо инвалидами опущенными. Понимаешь? И не люди они уже после этого. Не проживают и года.
— Ты считаешь, меня могут туда? — пронзительно посмотрел я в глаза Бахве.
— Бухгалтер считает. А я тебе говорю, и ты меня слушай, потому как я жизни этой до икоты похавал. Почти тридцать годочков на круг… Так вот, слушай сюда. Костоправ. Дам тебе завтра я лезвия половинку. Пойдешь на допрос, зажми его между пальцами. Вот так. — Бахва продемонстрировал на сигарете, как я должен держать половину бритвенного лезвия, чтобы его не обнаружили при шмоне. — А с допроса если вдруг поведут не сюда, приготовься. Как зайдешь в пресс-хату…
— Как я пойму, что это пресс-хата?
— Не перебива-а-ай, не имей привычки такой! Короче, сразу поймешь, что ты именно там. Не видел я еще зека, что сразу не докумекал, куда его привели. Воздух там какой-то другой. Смертью воняет. И вот ты заходишь туда, стоишь на пороге, дверь за тобой закрывается. А эти идут к тебе уже, брат. Дальше не медли. Промедлишь — погибнешь. Бери бритву и поперек живота. Да сильно. Не так, чтоб царапина, а так, чтоб все кишки наружу. Да не мне же тебя учить, как брюхо вскрывать… И вот, короче, кишки наружу. Не тронут тогда, сами в дверь постучат. И поедешь в больничку, а там за неделю тебя откачают.
— И снова в пресс-хату? — спросил я.
— Не-э-эт… — Бахва щелкнул дорогой зажигалкой, прикурил и выпустил вверх мощную струю дыма. — Не бывает такого, чтоб туда второй раз. Тут даже легавые на тебя начнут смотреть по другому. Все понял?
— Нет.
— Спрашивай.
— Что мне завтра говорить следаку и адвокату?
Бахва задумался. Я терпеливо ждал. Наконец, он махнул рукой и вздохнул:
— Ладно. Раз уж начал… Так им и говори, как собирался. Все — так. Да последи, как себя держать будут, когда от тебя это услышат. О-о-очень много сможешь увидеть, если захочешь. А если вдруг бабу твою приведут, так не стесняйся, еби ее по самые гланды, чтобы трешала. Чтобы кололась, пизда. А как начнет ее на слезняк пробивать — мол, Костенька, да как ты мог такое подумать? — не поведись, не дай слабины. Только. — Бахва снова махнул рукой, — не приведут тебе бабу. Не верю я в это. Хотя… всяко бывает. Всего не учтешь.
Действительно, всего не учтешь. А поэтому учитывать надо худшее. И я твердо решил, что пойду завтра на допрос с бритвой, как мне и советовал Бахва. И если потребуется, сделаю себе харакири. Вот только достанет ли у меня на это духу? Ведь я даже боюсь сам себе делать уколы. А тут такое?! Нет, я должен вскрыть себе брюхо, если припрет обстановка. Обязан! Иначе хана. Иначе я перестану быть человеком. Умру — если и не телесно, то душой обязательно. А я очень хочу дожить до того счастливого мига, когда смогу посмотреть в глаза Ангелине. Один на один. Без свидетелей. И задать ей кое-какие вопросы.