Знахарь. Путевка в «Кресты»
Шрифт:
— Вы признаете только свою правоту, и, остановившись на какой-нибудь версии, уже не можете с нее слезть. И в упор не замечаете альтернатив, которые валяются буквально у вас под ногами. — Живицкий бросил взгляд на часы. — У нас, к сожалению, нету времени, чтобы продолжить дискуссию. Сейчас должен подойти Владимир Владимирович. Но после допроса, оставшись наедине с собой, постарайтесь критически оценить свою версию о предательстве Ангелины. Попробуйте сами опровергнуть все аргументы, которые сейчас предъявляли мне. И я очень надеюсь, что у вас все получится. — И Живицкий с надеждой заглянул мне в глаза. Так по-отечески! Через сильные линзы очков его глаза казались большими-большими. Добрыми-добрыми.
Вах-вах-вах! Сейчас расплачусь!
А все же какой он омерзительный иуда! Я не сомневался в том, что он сам не верит в то, что сейчас мне плел. И отлично понимает, что я прав на все сто процентов, подозревая свою жену. Но ведь за то, чтобы я сел, деньги плочены, и надо их отрабатывать. А то, что в результате совершенно невиновный человек может легко залететь в лагеря лет этак на двадцать — это дело десятое. Деньги главнее всего остального — совести там или профессиональной этики. Если, конечно, этика или совесть имеются в наличии хотя бы в зачатках. Вернее, в остатках. Надо будет все же серьезно подумать о замене адвоката…
Муха не успел войти в комнату, как сразу взял быка за рога. Еще не устроившись за столом, он бросил мне на ходу:
— Вы вчера обещали, что сегодня я услышу кое-что интересное. Жду.
Что-то было незаметно, чтобы он ждал. Даже не уткнул еще свою задницу в стул, а уже обильно потеет от нетерпения. Ладно, не буду мучить несчастненького. И я, не спеша, с выражением, с расстановкой повторил следаку то, что час назад уже рассказывал адвокату, на этот раз внимательно наблюдая за поведением Мухи. И надо сказать, что, в отличие от Живицкого, он вел себя весьма неадекватно. Да и вообще сегодня он был весь какой-то неестественно взвинченный. Перепало вчера от хозяина по самое некуда? Возможно, возможно. Ах, как бы хотелось мне знать, кто этот хозяин! Кто руководит этим фарсом!
Муха слушал меня, не перебивая, до тех пор, пока я не обмолвился о том, что с меня, спящего, жена вполне могла снять отпечатки и на ручку ножа, которым пырнули Смирницкую, и на золотые побрякушки. Нервы прокурора не выдержали. Он покраснел, сильно хлопнул ладонью по крышке стола и взвизгнул:
— Все! Хватит! Не могу слушать весь этот бред! Ты отлично знаешь, что хватался и за нож, и за золото без перчаток и даже не позаботился потом стереть свои пальцы! И знаешь, что мы их найдем и идентифицируем! Подгото-о-овился, сочинитель… Да я подобной бодяги наслушался за годы работы, что уши уже… Во… — Он оттопырил себе одно красное ушко и наглядно продемонстрировал, что значит «Во…» — Короче, читай. — Муха выдернул из портфеля порох бумажек и бросил на стол.
Я даже не шелохнулся. Спокойно сидел нога на ногу и наслаждался видом мандражирующего следака. И соображал, а что бы ему еще такого добавить, чтобы добить окончательно. Чтобы хватил родимец прыщавого выродка. Уж очень хотелось хоть чуть-чуть отыграться за все те геморрои, которые нажил по его вражьей милости.
— Ознакомься! — снова взвизгнул следак и, не удержавшись, похвастался: — Здесь все. Заключение о том, что ширина лезвия соответствует размерам раны на теле терпилы. — Он так и сказал на ментовском жаргоне: «терпилы», а не Смирницкой. — Заключение о соответствии группы и резус-фактора крови, обнаруженной на ноже, и крови убитой. Заключение об идентичности отпечатков на ноже и побрякушках твоим, дурак, отпечаткам.
— Я знаю, что они должны соответствовать, — заметил я.
— Так и чего же ты… — встрепенулся Муха. — Чего же ты, сука, в несознанку играешь! Ведь пойми, что мне всего этого хватит, — следак прихлопнул бумаги ладонью, — чтобы оформлять дело в суд.
— Оформляйте, — решил поддразнить его я. — Я там устрою славное шоу.
— Да там тебе, идиоту, так прижмут яйца, что получишь вышак. А напишешь сейчас явку с повинной, я тебе организую по минимуму. И пойдешь в хорошую зону.
— Я не знаю, что надо писать, — тяжко вздохнул я, и у Мухи задвигались ноздри, как у лисицы при виде сурка. Ему пригрезилось, что вот-вот я готов расплакаться и начать колоться. — Мы сейчас вместе напишем, — поспешил он и тут же осекся, увидев мое лицо.
— Начальство напрягает, Владимир Владимирович? — участливо поинтересовался я.
Он в ответ лишь поиграл желваками.
— Напряга-а-ает, — продолжал донимать его я. Наверное, зря. — Я, конечно, не то в виду имею начальство, что в прокуратуре, а то, что в тени. То, что платит гораздо больше. А ведь, Владимир Владимирович, от меня это начальство избавится — тут же возьмется за вас. Не любит такое начальство тех, кто много знает. Ох, не любит. И мочит их, Владимир Владимирович, без церемоний. Так что через годик я буду отдыхать где-нибудь на таежном курорте подальше от Питера, а вы будете вариться в котле. Не думаю, что после того, как вас шлепнут, вы попадете в рай.
— Все! Довольно!!! — На этот раз Муха сотряс стол уже не ладошкой, а кулаком. Потом вскочил и упер в меня указательный палец: — По-хорошему ты не понимаешь, будем с тобой по-плохому. Даю последний шанс. Предлагаю: пиши явку с повинной. Потом это же тебе предложат другие. По-другому. Ну!!!
Я сжал пальцами бритву и послал Муху на фуй. Он покраснел от злости, как помидор, и рванул из комнаты.
— Зря вы так, Константин Александрович, — покачал головой Живицкий. — У вас могут быть неприятности. — У меня уже неприятности, — горько посетовал я. — Дальше некуда.
— Есть куда. Поверьте, я-то уж знаю.
Я тоже знал. Рассказал мне о таких неприятностях Бахва. И, кажется, оказался прав.
— Константин Александрович, — позвал меня адвокат, и я в ответ огрызнулся:
— Помолчим! Помолчим, понятно? — Еще не хватало мне выслушивать его мрачные пророчества. И без того на душе было тошно. Тошно до одури!
Живицкий испуганно кивнул и принялся протирать стекла очков. Я же развернул к себе один из листов бумаги, в запальчивости оставленных следаком на столе, и начал со скуки изучать заключение дактилоскопической экспертизы. Так мы и сидели в гробовой тишине минут пятнадцать, пока дверь не распахнулась и в комнату не ворвался Муха, а следом за ним здоровенный вертухай.
— Вста-а-ать!!! — заорал он, и я поспешил подскочить со стула. — Руки за спину! Ну, пшел!!!
Я на секунду замешкался, и конвоир наградил меня крепким пинком, придав мне ускорение в сторону двери. Где-то далеко-далеко в глубине комнаты для допросов ехидно хихикнул следак. Он был уверен, что я даже не представляю, на какую Голгофу меня сейчас поведут.
Но я представлял. И у меня между пальцами была зажата бритва — мой единственный шанс на то, чтобы выжить…
Опять бесконечные лестницы и мрачные коридоры, решетки с электрическими замками и стойка «рожей к стене, руки на стену» перед каждой из них. Совершенно другие, чем раньше, лестницы. Чужие коридоры. Незнакомые мне решетки. Этой дорогой меня еще не водили, но я точно знал, куда я иду. И не испытывал при этом ни страха, ни того мандража, что бывает порой перед боем, когда в кровь выбрасывается добрая порция адреналина.