Знахарь. Путевка в «Кресты»
Шрифт:
— Нет, — покачал я головой.
— А чего же?.. Почитал бы в пути.
— Не мне писано.
— Да, не тебе. Но про тебя. Хорошо писано. Даже не верится как-то. Врач, говоришь? — Смотрящий кивнул в сторону, предлагая мне встать. — А ну, покажь пузо.
Я послушно задрал клифт и продемонстрировал свой шрам, который, наверное, уже давно был занесен мусорами в мое личное дело в качестве особой приметы.
— Довольно, — распорядился Араб, вдоволь налюбовавшись моим уродством. — Вижу, свежий рубец, розовенький еще. И штопали тебя наши сапожники, в тюремной больничке. Тока они так умеют, суровыми нитками. — Он задумался, казалось, на целую вечность. Я терпеливо ждал. И наконец дождался.
— Слушай сюда, Костоправ. Вот что с тобой
Мне как бы давался испытательный срок. В течение которого я по мере своих сил и возможностей буду лечить братву от всевозможных болячек, с которыми не может справиться местный фельдшер. А братва в свою очередь присмотрится ко мне повнимательнее — что я за птица, можно ли мне доверять, стоит ли со мной иметь дело? Смотрящий тем временем проверит достоверность малявы, что я притаранил с собой. Ведь это его обязанность — все проверять.
— В какой барак прописали? — спросил он меня.
— В четвертый.
— Иди туда сейчас. Найди Гиви, он за четвертым смотрит. Скажешь, чтоб шконку тебе цивильную подобрал. Я, мол, распорядился. Денька три там покантуешься, потом устрою тебе перевод сюда. И будем ждать, чего братва из Питера подтвердит на твой документ. Может, еще туфта это все. Иди.
И я пошел.
И принялся с нетерпением ждать ответа на запрос Кости Араба. А попутно лечить братву и ту же братву тут же безжалостно обыгрывать в рамс. Очень даже неплохо имея и с того, и с другого. А потому я особо не бедствовал. Даже более того, мог позволить себе откладывать кое-что на черный день. И вообще не имел никаких проблем. Никто, даже законченные отморозки не пытались задеть меня хоть словом, хоть делом. Бугор ни разу не заводил разговор о том, чтобы определить меня на работу. Уже на третий день я нахально прекратил выходить на разводы и с дрожью в душе ждал, что сейчас меня скрутят и бросят в сырой холодный кичман. [30]Или, в лучшем случае, переведут в БУР. [31]Но все про меня словно забыли. Разве что кум…
Буквально через несколько дней после того, как я прибыл на зону, он вызвал меня к себе в кабинет.
— Присаживайся, — указал он на стул, когда я вошел и даже и не подумал доложиться по форме. А он просто не обратил на это злостное нарушение режима никакого внимания. Предложил мне сигарету, и когда я отрицательно покачал головой, поинтересовался: — Западло у меня сигаретиной угощаться или просто не куришь?
— Не курю.
— Эт хорошо. А мне вот не бросить. Не подскажешь, что делать?
— Не подскажу. Я не нарколог.
Кум улыбнулся леденящей душу улыбочкой и шлепнул на стол пухлую папку.
— Реаниматолог. Я знаю. — Он похлопал ладонью по папке. — Здесь вся твоя подноготная. Все-все-все про твои художества в Питере, Разин. Костоправ… — Кум ухмыльнулся. — Реаниматолог. Решил, я гляжу, в отказ поиграть? К уркам поближе прижался? Малявку небось с собой притаранил? Да только не приживешься ты, Разин, с урками-то. Нет в тебе того, что есть у них от рождения. Интеллигентный ты человек, а на интеллигентах они ездить привыкли, а не чифир с ними пить. Пропадешь. Поэтому слушай, что предложу…
Битый час кум предлагал мне все то, что привык предлагать и остальным, оказавшимся у него в кабинете, и незатейливо действовал по избитой годами схеме, которую изучал еще, наверное, в училище внутренних войск, и про которую мне накануне подробно рассказывал Костя Араб: сначала пряники, потом кнут, потом пряники… и опять кнут. Сперва мне было предложено тепленькое, «придурочное» местечко врача в местном лазарете. Потом я прослушал короткую лекцию об ужасах работы на ДОЗе и в отделении местного леспромхоза. И узнал о том, что если готов ссучиться и поработать на администрацию, то мне уже годка через три светит перевод на расконвойку. Ну и, конечно, сразу последовало еще одно предложение — работать в лазарете, а то и в больничке местного
Короче, пустой базар-вокзал, к которому я был готов и из которого ничего нового для себя не вынес.
— Так чего, Разин? Последний шанс тебе принять правильное решение.,
— Нет, — не раздумывая, ответил я. — И даже могу объяснить почему.
— Попытайся, — развалился в своем офисном кресле кум.
— Еще не минуло и года, как меня жестоко подставили. И сначала я был уверен, что сделали это определенные люди. Я даже сумел вычислить, кто. И лишь потом я прозрел. До меня наконец дошло, что копать надо глубже. Вернее, искать надо выше. И предъявлять не кому-то конкретному, а всей вашей прогнившей системе, которая позволила этим ублюдкам меня сюда засадить без особых усилий. Итак, система — соучастник того беспредела, в который я угодил. И этот соучастник теперь предлагает мне на него поработать. Установить с ним какие-то отношения. Нет уж, увольте! Меня заперли — я сижу. А что еще остается? Но ничего… Ничего!!! — Я выделил это слово. — Ничего больше вы от меня не добьетесь. Скорее подохну!
— Значит, подохнешь, — бесцветным тоном подвел итог кум. — Жди неприятностей. Можешь идти.
Я ушел. И начал ждать неприятностей.
Но, по-видимому, меня, камикадзе, решили оставить в покое.
Возможно, в том, что от меня действительно ничего не добиться, кума убедило мое досье. В нем, я уверен, было все и про мою несознанку, и про пресс-хату, и про тот авторитет, который я стремительно набрал в «Крестах». Вплоть до того, что в шестом корпусе, где после суда до этапа меня промариновали почти полгода, я смотрел за большой хатой.
А возможно, кум просто затянул с претворением в жизнь своих угроз, а в результате дождался того, что буквально уже через две недели я был на зоне в непререкаемом авторитете. А как же иначе? Статья, хоть и не воровская, у меня тоже была будьте нате. С ворами я держал себя наравне, и они воспринимали это как должное. Всем давно было известно про мои подвиги в «Крестах», и то, что они действительно имели место, подтверждали несколько зеков, прибывших этапом вместе со мной из Питера. Хотя Косте Арабу требовались какие-то там особые доказательства… Что еще? Конечно, то, что и днем и ночью ко мне мог обратиться любой, — хоть вор, хоть мужик (кроме обитателей барака для пидарасов), — и если я обнаруживал действительно что-то серьезное, то был готов без лишних вопросов оказать врачебную помощь. В меру своих жалких возможностей. Поначалу несколько раз мужики пытались сунуться ко мне с туфтой вроде пореза или небольшого ожога, но я, ничтоже сумяшись, пообещал им лишь добавить болячек, и вскоре беспокоить по пустякам меня перестали. Но если дело требовало того, я был готов бесплатно возиться хоть целый день с каким-нибудь нищим поднарником. А чего с него можно взять?
Никто ничего мне не говорил: мол, молодчина ты, Коста; так держать; правильный ты пацан. Нет, никто не говорил мне ни слова. Зона молчала — зона привыкла молчать. Но зона все видела — от зоны никогда ничего не укроется. Ни хорошее, ни плохое. Я это отлично знал. И старательно набирал очки в свою пользу.
И этих очков уже накопилось немало… ой, немало к тому моменту, когда я на следующий день после встречи с хозяином и с его высочайшего позволения, выгнал пинками из лазарета на улицу пьяного с утреца фельдшеришку и, испытывая неописуемое удовольствие, начал играть его мягким податливым тельцем в футбол на виду у всей зоны. В этот момент в придачу ко всем набранным очкам я взял бонус.