Знак Гильдии
Шрифт:
Где она? Куда ушла? Почему-то это стало самым важным на свете.
С уст Айрунги сорвалось глухое проклятие. Он, такой расчетливый, циничный, хладнокровный, обезумел, как сопливый юнец! Себе не солжешь: он хотел эту девушку! Сейчас же! Каждое мгновение без нее было мукой!
Чудеса загадочной ночи продолжались. Айрунги обнаружил, что идет куда-то, оставив за спиной костер, музыку и крики. И перевернутый бочонок, с которого так удобно было развлекаться лицезрением чужой глупости.
А теперь собственная глупость вела его сквозь бархатную ночь, мимо древних растрескавшихся скал, в пряном аромате ночных цветов, заглушавшем
Куда он тащится, зачем? Похоже, наливка из терновых ягод крепче, чем показалось сначала. Другого объяснения быть не может!
Тем не менее Айрунги упрямо брел во мрак. И не удивился, когда ночь, раскрывшись, как цветок лунносветки, плеснула ему навстречу женский голос – низкий, бархатистый, богатый оттенками.
Морю завидуй, земля!Встал рулевой у руля.Не разглядеть корабляВ зорях кровавых.Там над волной штормовойПена вскипит за кормой —Властно поманит рукойДори-а-дау...Заслушавшись, Айрунги оступился. Под сапогом хлюпнула вода. Родник! Значит, темная стена впереди – это поросший вереском склон. «Садик ведьмы»! Не удивляясь, словно во сне, Айрунги начал карабкаться наверх по узкой тропе. А песня все звучала. Не для него – для моря. Для луны. Для шепчущихся трав.
Снова в далеких моряхКанут на дно якоря.Ищет удачи моряк,Воины – славы...А за туманною мглойЖенщины молят с тоской:«Дай им вернуться домой,Дори-а-дау!Что тебе в мертвых зрачках,В окостеневших руках,Что оплетают в пескахДонные травы?Звезды одна за другойГаснут в пучине морской —Вот твой улов золотой,Дори-а-дау!..»«Дори-а-дау...» – прошумел вереск под ночным ветром.
«Дори-а-дау...» – отозвалось из-за скал невидимое море.
Возле серого валуна был разложен костерок. Огонь бросал красные отсветы на лицо сидящей девушки, на руку, пересыпавшую сквозь пальцы горсть мелких камешков.
Она без удивления взглянула на пришельца, сделала приглашающий жест. Мужчина опустился в траву рядом с ней, недоумевая, как удалось ему отыскать «садик». Огонь снизу не виден, песня послышалась только что... как же он брел в этом лабиринте из скал и кустов? Ведь не искал дорогу, просто брел наугад. И мысли были только об этой девушке.
Но сейчас она совсем не такая, как на берегу. Волосы лежат неподвижной бронзовой волной, лицо серьезное и какое-то окаменевшее. Да что с ней? Взгляд устремлен мимо нежданного гостя... с губ сорвался короткий смешок...
Айрунги хотел начать бойкую болтовню о празднике, который потерял прелесть, когда с него удалилась первая красавица Эрниди. (Вести такие беседы он умел без запинки: главное – говорить о самой женщине и соблюдать правильные пропорции между лестью и шутками.) Но тут ветер переменился, бросил в лицо Айрунги дым костерка. Тягучий запах, который ни с чем не спутаешь, заставил веселые словечки застрять в горле.
Встревоженно потянулся он к девушке, отнюдь не любезно взял ее за плечо, властно развернул лицом к себе. Вгляделся в расширенные зрачки и вздрогнул от отвращения.
– Зачем? – с болью спросил он. – Зачем этой дряни в огонь напихала, безмозглое ты существо? Знаешь, что с тобой станет, если будешь часто таким дымком дышать?
– Знаю, – отозвалась Шаунара странным голосом – низким, хрипловатым, почти мужским. – Но это нужно...
– Многоликая тебя учит таким пакостям? Кому нужны эти сволочные наррабанские выдумки? Это же яд, понимаешь, яд! Ради короткого удовольствия...
– Не ради удовольствия, – монотонно проговорила Шаунара. Тонкие ноздри чутко дрогнули. – Мир не такой, как всегда... накренился, перекосился. Я должна узнать, увидеть...
– Ты эту отраву глубже вдохни – еще не так мир перекосится... – начал Айрунги и замолчал. На память пришли легенды о пророчицах, которые, надышавшись ядовитыми испарениями, прозревали прошлое и грядущее. Может быть, в преданиях есть хоть маковое зернышко истины?
Интерес ученого взял верх над желанием мужчины.
– И что ты увидела?
– Беду.
– Так... коротко и неясно. Ты про убийства детей?
– Нет. Это тоже беда, но здешняя. Это зло само себя истребит, как змея, что кусает свой хвост. К Эрниди приближается враг пострашнее. Он уже ступил одной ногой на берег.
Мороз пробежал по коже Айрунги. Не лицо было перед ним, а лик. Казалось, эти застывшие громадные глаза с расширившимися зрачками принадлежат демону безлунной ночи.
– Может погибнуть все живое на острове. Может уйти в пучину сам остров. Может разлететься в клочья весь мир. Во многом это зависит от того, чью сторону примешь ты, Айрунги Журавлиный Крик.
– Лестно... – хотел съехидничать мужчина, но с первого слова почувствовал, как предательски подрагивают губы, и замолчал.
Незнакомая страшная женщина не обратила внимания на его попытку заговорить.
– Это будет странное, смутное время для тебя. Перед тобой появится зеркало, ты увидишь себя увеличенным, огромным и ужаснешься. Тебя посетят видения былых встреч, зазвучат отзвуки былых речей, но иные голоса будут повторять давно произнесенные слова. Ты отыщешь то, что когда-то потерял не жалея. Находка эта наполнит душу смятением и тоской. Ты...
Голос ее прервался, затем послышалось бессвязное бормотание. Женщина откинулась на траву и затихла.
Айрунги встал на ноги с чувством неловкости, даже стыда за собственную глупость. Позволить себя встревожить бреду этой бедняжки, наглотавшейся ядовитого дыма!
А ведь он и сам, похоже, надышался этой мерзости: голова кружится, в глазах все плывет – медленно, легко... Не свернуть бы шею на крутой тропке!
Айрунги бросил взгляд себе под ноги, на спящую женщину, и усмехнулся: вспомнил, какое желание мучило его по пути в «садик ведьмы». А теперь – вот она: подложила руку под щеку, сладко дышит во сне. Беспомощная, беззащитная, но к ней и руку протянуть нельзя! Все равно что обидеть ребенка... Уж кем-кем, а насильником он никогда не был.