Знаки внимания

Шатохина Тамара

— Катя, ты разрешаешь? Ты… мне… разрешаешь?

Я плохо помню — как открывали дверь в мой домик, как теряли одежду по дороге до кровати. Безумие… буйное, неконтролируемое безумие — вот что это было. Я даже не осознала, не поняла момента проникновения, потому что как раз в этот миг тело пронзило острым наслаждением — до солнечных вспышек под веками, почти до слепоты распахнутых потом в никуда глаз! Со временем я стала видеть его лицо над собой и смотрела внимательно и сосредоточенно в сумасшедшие, бешенные, потемневшие почти до черноты глаза. Видела словно в крике искривленный рот… Сжав веки опять — с силой, почти до боли, слышала протяжные хрипы, стон…

сама что-то… Вспышка… полет! Наконец приятная тяжесть мужского тела укрыла меня, окутала собой, даря изумительное ощущение уютной близости. Безумие, это было настоящее безумие…

Когда мы уже смогли нормально дышать, а не надсадно хрипеть, Георгий подгреб меня к себе, целуя в макушку.

— Пускай будет — Георгий. Длинное, неудобное, но очень ласковое имя, когда ты его… рычишь.

— Я рычу…

— Да, — мечтательно протянул он, — ты рычишь, как… тигрица.

— А… ну да… ужас… — проваливалась я в сон, непонятно…

— Поспи, — выпустил он меня из рук и встал с постели. Укрыл простыней и погладил по волосам.

— Тебе еще нужны будут силы, — еще слышала я, уходя то ли в сон, то ли в бессознательное состояние.

Через некоторое время он разбудил меня, заворачивая в простыню и поднимая на руки.

— Мы переезжаем, не пугайся, — шептал мне на ухо, вынося из домика. Я осмотрелась — он нес меня туда, где раньше ночевали они с папой. Внутри две кровати были составлены вместе, а на них навалены матрасы — вдоль и поперек. Пока я рассматривала это, простыня, стянутая с меня, накрыла этот… сексодром. Меня переместили туда же, и в этот раз все было более… осмысленно, я переживала все уже осознанно, наслаждаясь каждым касанием — и неспешным и жадным, каждым поцелуем — и нежным и на грани жесткости. И с ума сходила от этого!

Потом мы долго лежали, обнявшись, и отдыхали. Он тихо рассказывал мне:

— Вначале я не верил сам себе — что со мной могло такое случиться, и долго присматривался к тебе. С недоверием, но уже чувствуя потребность видеть. Я стал спешить на работу и, используя каждую удобную минуту, пытался увидеть в тебе то особенное и тайное… искал тот твой взгляд. Но ты спряталась, закрылась и только иногда, когда думала, что я не вижу… А потом я отчетливо понял куда все это может завести и стал еще и уважать тебя… очень крепко уважать. Тоже стал скрывать то, что чувствую и просто наслаждался тем, что ты рядом, любовался тобой. Я открыл для себя, что женский затылок это…

— Японцы считают, что это едва ли не самая сексуальная часть женского тела, — довольно улыбалась я, — я читала твои стихи.

— Я открыл для себя это, — повторил он, не давая сбить себя с мысли: — И частенько зависал так конкретно, что это заметил даже Дикер и вызвал меня на разговор. Наверное, всерьез усомнился, что в таком состоянии я смогу выполнять свои обязанности.

— А? — замерла я.

— Мы поговорили. Я ушел бы оттуда, Катя, потому что это было мукой — видеть тебя, понимать, что никогда ничего не будет, а потом и убедиться в этом.

— Ты видел меня тогда? — замерла я под его рукой. В конце концов, тема Сергея когда-нибудь должна была всплыть в наших разговорах.

— Я тогда ужрался так, что первый раз за многие годы не пошел домой, а явился ночью на работу. Дежурил Андрей, он приютил меня, и ответил на звонок Лены, успокоил ее. А утром мне показалось, что я вижу мираж, что у меня начались галлюцинации — травонулся тогда конкретно. Был выдран Дикером во второй раз и взял себя в руки. Уйти я не мог — они обещали деньги для Саши. А еще он сказал, что им очень не хочется

тебя терять. Он пытался сделать все, что только мог. Зная и о тебе и обо мне. Все знали.

— Только не я.

— Ночью я бредил твоими волосами, они снились мне, — мечтательно тянул он, — представлял себе черные шелковые простыни, твои светлые косы и я распускаю их, пропускаю сквозь пальцы. Я не прощу себе, что протянул тогда лапу и загубил такую красоту… В длинных женских волосах точно есть какая-то магия, настоящее волшебство.

— Ты все-таки поэт.

— Только в том, что касается тебя…

Мы говорили и говорили — о серьезных вещах и о глупостях, и даже эти глупости сейчас казались важнее всего остального на свете. Потом решили, что пора вставать — нужно было поесть и натаскать воды в душ, чтобы она согрелась хотя бы к вечеру.

— Если что — здесь есть походная газовая плитка с маленьким газовым баллоном, — рассказывала я, доставая из багажника «Нивы» сумку-холодильник и пакет с продуктами. Там же почему-то лежала и моя гитара.

— Ты взял с собой музыку?

— Это тяжелая артиллерия, — покаянно признался Георгий, — на тебя действует убийственно и безотказно. Но она не понадобилась и это хорошо. На еще один романс меня не хватило бы.

— А есть еще? — затаила я дыхание.

— Как-нибудь потом, сейчас у нас есть занятие поинтереснее, — обещал он.

Дальше мы занялись хозяйственными хлопотами, обедом и ужином заодно. Потом он звонил папе, и я не знаю, как они поговорили, потому что Гергий отошел в сторонку. Вернувшись, просто сказал, что родители все оставили на наше усмотрение и только просили предупредить их о времени возвращения.

В лагере мы пробыли еще два дня и провели их не только в постели. Побывали на Скадарском озере и купались в нем, почти целый день загорали там и ленились. Вечерами сидели над обрывом и провожали солнце, задерживая дыхание в момент, когда последний краешек его скрывался за горизонтом. Но зеленый луч больше не показался. Мы видели только подсвеченные алым и золотым облака и исчезающий потом розовый отсвет. Сразу холодало и мы уходили в домик. Просто спать рядом с ним… я пару раз просыпалась ночью и тихо лежала, боясь разбудить его и глядя в темноту, слушая дыхание рядом. Думала о клочке рыжей бумаги, которую дед почему-то не выбросил, а небрежно сунул под подкладку портсигара — что двигало им тогда, кто? Я, кажется, становилась верующей, потому что последствия бездумного движения руки были настолько глобальными… Невозможное стало возможным и не только. Эта марка повлияет на судьбы еще десятков людей, а не только нас — старый, лежалый кусочек бумаги…

Я не услышала новый романс — Георгий сказал, что сейчас ему не хочется его исполнять:

— Там все очень трудно, Катюш, почти трагично. Я написал его, когда ты прогнала меня. Петь его сейчас — это петь боль, у меня просто не получится. Слишком хорошо сейчас. Может, потом как-нибудь, а пока не хочу, извини.

— И не хоти. Пускай… когда немножко страсти утихнут, — согласилась я, кутаясь в кофту и прижимаясь ближе к нему.

— Ты думаешь — могут утихнуть? — веселился он.

— Не сразу, но должны — это же понятно. С таким надрывом и в таком режиме долго не протянем — сгорим. Быть рядом каждую минуту — так, как хочется, наверняка не получится, а мучиться этим — выболит все. Нужно, чтобы чуточку утихло, схлынуло. Ерунду говорю? Нет? Ну… потом, наверное, придет такая… медленная и ленивая нежность. Не ленивая? Ладно… — ласково перебирала я его волосы, а он затих, склонившись ко мне на колени.