Знакомое лицо (сборник)
Шрифт:
Уж не податься ли ему в самом деле в журналистику, если удалось так, сравнительно легко, не только написать, но и напечатать в газетах несколько заметок? Уж не посвятить ли этому жизнь? Тем более ведь ему и раньше говорили, что у него неплохой слог. И слог еще можно при желании усовершенствовать. Он начнет вот с этих заметок, а потом станет публицистом, опять поедет в Петербург. Нет, нет, он никуда теперь не поедет.
«...Дедушка, вы все время говорили, что вам нужен свой пои, который вас отпоет. А зачем вам умирать, если, может быть, в скором
Это, пожалуй, глуповато написано — «в скором времени».
Бурденко вычеркивал эти слова из письма дедушке. А потом перечеркивал и все письмо. Уж слишком хвастливо выглядело.
И вообще он, кажется, с излишней разбросанностью новел себя: и репетиторствует, и пробует писать для газет, и зачем-то пытается заниматься историей города. И уж совсем непонятно, зачем записался в студенческий кружок любителей драматического искусства. А где-то очень давно, еще в духовном училище, он вычитал удивившее его изречение древних, что все живое, дабы проявиться, должно ограничиться. И главное — не худо заранее представить себе, что для чего ты делаешь.
Основной заработок ему давала репетиторская работа. Правда, очень небольшой. За каждого ученика в месяц можно было получить три, четыре, ну, от силы пять рублей. Только мадам Рыкунова за подготовку ее удивительно ленивого, но в то же время весьма смышленого сынка выдала со щедростью магараджи девять рублей, говоря:
— Если мне человек делает что-нибудь хорошее, я уже не чигирничаю, как другие. Я же вижу, какие у вас башмаки...
Башмаки у студента были действительно неважные, но их еще можно было починить. Важнее всего было приобрести если не полную студенческую форму, то хотя бы форменную тужурку. И если не новую, то хотя бы не очень старую.
На базаре удалось найти именно такую и тут же перешить ее: чуть сузить в плечах, окоротить и за счет этого подновить обмахрившийся воротник. И так ловко, что куртка сразу приобрела неожиданную оригинальность. И не один студент в общежитии спросил Бурденко:
— Кто, коллега, шил вам мундир?
— Жуковский,— называл Бурденко одного из самых модных тогда в Томске портных, уверенный, что такой ответ одинаково удовлетворит и тех, кто спрашивает всерьез, и особенно тех, кто пытается насмехаться.
Теперь, казалось, у Бурденко было все или почти все, чтобы не чувствовать себя белой вороной среди студентов. Главное теперь было в том, чтобы соблюдать как бы равновесие между делами, связанными с необходимым заработком, и учением. Конечно, лучше всего было бы поискать работу тут же, при университете.
— ...Вы, коллега, кажется, на первом курсе? На медицинском? Я вас здесь уже в третий раз встречаю. Вы как будто основательно интересуетесь анатомией?
— А что?
— Ничего, но я подумал, что вас может заинтересовать одна работа. Правда, она, может быть, покажется вам несколько необычной...
— Чем необычнее работа, тем, наверное, интереснее,— сказал Бурденко, по своему обыкновению
— Я работаю тут,— объяснил мужчина, обведя рукой выставку муляжей, которые только что рассматривал Бурденко и что-то такое зарисовывал в блокнот цветными карандашами.— Я сделал некоторые из этих экспонатов. С натуры. Вот это сердце мы сделали вдвоем...
Бурденко казалось, что он уже догадался, какую работу ему хочет предложить этот неожиданный доброжелатель. Но Бурденко, к сожалению, не художник. Хотя мечтал когда-то стать художником.
— Нет, это все ерунда,— все эти муляжи-картонажи,— махнул рукой мужчина.— Я тоже не художник. Так только, увлекаюсь. А если действительно идти по стопам Николая Ивановича и стремиться стать настоящим доктором, то надо работать, как он, в секционной...
Бурденко все еще не мог понять, при чем тут Николай Иванович, какой Николай Иванович и что такое секционная.
А этот случайный и, должно быть, словоохотливый собеседник уже доказывал ему, почему даже вот так красочно и как будто неплохо исполненный муляж сердца все-таки не дает полного представления о настоящем сердце; такою представления, какое должно быть у врача.
— Николай Иванович, извините за выражение, не стеснялся рыться в любом дерьме, если этого требовала наука. Николай Иванович согласен был залезть в самую внутренность...
«Какой Николай Иванович? — уже готов был спросить Бурденко, но не решался, чтобы не обнаружить своего невежества. Должно быть, это какое-то важное здесь лицо — Николай Иванович, которого все знают и, наверно, стыдно его не знать.
— А среди нынешних студентов-медиков лично я встречаю немало, извиняюсь, чистоплюев. Они хотят как бы бочком-бочком пройти в науку. И, стало быть, образование получить и к самой сути не прикоснуться. А разве это нам завещал великий Пирогов?!
«Ага, понятно. Это он, должно быть, Пирогова запросто называет Николаем Ивановичем. Понятно, понятно».
— А вас я заприметил еще на той неделе. Вижу, вы как будто всерьез интересуетесь анатомией. Даже что-то зарисовываете. Навел, извиняюсь, справки о вас у ассистента. Он говорит: «Это студент-медик первого курса Бурденко. Должно быть, очень нуждается. Уже, говорит, подал заявление об освобождении от платы за обучение. Пробивается уроками и так далее». Ну, думаю, с ним поговорю, то есть с вами...
— О чем? — Бурденко нахмурился. Ему не понравилось, что какой-то ассистент уже сосчитал его средства и дает о нем такие сведения. Не очень это приятно, если все будут думать, что он нуждается. Не больше всех он нуждается. Бурденко не только нахмурился, но сердито побагровел: — О чем вы хотите со мной поговорить, я никак не понимаю. И мне уже скучно...
— Ну, чего же тут непонятного? Вы сравните этот муляж вот хотя бы с этим препаратом,— показал назойливый собеседник на большую банку с заспиртованным человеческим сердцем.— Здесь вы можете видеть...