Знакомое лицо (сборник)
Шрифт:
Все студенты прошли мимо этих фигур в глубину помещения, где стояли полукругом скамьи и профессорская кафедра. На кафедру поднимался профессор.
Бурденко узнал еще издали Эраста Гавриловича Салищева, к которому уже питал симпатию.
— Чуть поживее рассаживайтесь, коллеги,— говорил профессор.— Нам предстоит сегодня впервые, я надеюсь, интересное занятие.
Нет, не профессором мечтал стать в те годы Бурденко, а только ассистентом профессора Салищева. Ему нравилось все в этом человеке: и удивительно доброе лицо, и манера говорить,
— Очень хорошо,— сказал профессор в середине лекции,— что вам, коллеги, предстоит счастливая возможность поработать с трупами. Ничто так не укрепляет знаний — сужу по себе,— как практическая работа с трупом.
«А где же трупы?» — опасливо подумал Бурденко. И только сейчас сообразил, что это были не восковые фигуры, мимо которых он проходил.
Позднее он видел, как рассекались подобные «фигуры», как извлекались мышцы для демонстрации студентам. И каждый студент мог — и должен был — подержать перед собой мышцу, уложенную на узком и продолговатом деревянном блюде с двумя ручками.
Бурденко думал, что ему сделается «нехорошо», если он возьмет в руки такое блюдо. Но ничего с ним не случилось. Он мгновение подержал его и передал соседу. И видел, как сосед стал рукой прощупывать мышцу и что-то с усмешкой говорил студенту, сидевшему с другой стороны.
Бурденко сидел как окаменевший. И, чуть содрогаясь, думал: неужели «такое» будет каждый день?
Однако назавтра многое повторялось, по он уже не чувствовал себя окаменевшим.
Наконец надо было приступить к самостоятельным занятиям.
Некоторые студенты тут же после очередной лекции и приступили, взялись, так сказать, использовать эту «счастливую возможность поработать с трупами», как сказал профессор Салищев. А Бурденко был счастлив, что его не оставили, пошел в общежитие.
По дороге он должен был по обыкновению зайти пообедать в студенческой столовой. Отличный гороховый суп на ветчинных костях, гречневая каша с салом или жареная картошка, а то и котлеты или замечательные сосиски с тушеной капустой. Но на этот раз ему есть не хотелось.
Только поздно вечером он выпил чаю с калачом.
В это же время его позвали на репетицию. Всем понравилось, как он «по-своему» трактовал роль свахи Феклы Ивановны. Хохотали даже участники спектакля. Только режиссер заметил:
— Мне кажется, вы слегка утрируете. Чуть-чуть больше реализма, коллега. Но, на мой взгляд, у вас серьезные способности.
— В крайнем случае, если из вас не получится медик, сможете свободно пойти в артисты,— сказал похожий на дьячка, тоже бывший семинарист, игравший Подколесина.
Этот сомнительный комплимент рассердил было Бурденко, но он сдержал себя. Потом, уже собираясь спать, подумал грустно: «А вдруг действительно не получится медик?»
Утром в коридоре общежития его встретил студент, которого все называли «старостой», и сказал
— Да, коллега, не забудьте, сегодня в двенадцать, сразу после реферата, мы все в анатомичке. Будем сами препарировать.— И зачем-то подмигнул.— Хотелось бы, чтоб никто не опаздывал. И без напоминаний.
Как будто Бурденко уже опаздывал и ему напоминали. «В двенадцать так в двенадцать». Даже без десяти двенадцать Бурденко был уже в гардеробной анатомички. Снял тужурку, надел халат и развязывал шнурок на ботинке, чтобы переобуться в домашние туфли, когда опять появился этот староста и сказал:
— Уходим, коллега. Препараты заняты. Там четвертый курс. Снимайте халат.
Бурденко, однако, не обрадовался, а рассердился. Ведь нет ничего хуже подготовки к чему-нибудь неприятному. Ведь он уже настроился, приготовился ко всему. И вдруг — не надо.
Пошел в библиотеку, потом на базар, поел прямо у лотка, прямо у шипящей на раскаленных угольях сковороды бараньей печенки с брусникой.
— Со всех православных по пятаку, а с господ студентов — только три копейки.
Сытый, веселый, он опять проходил мимо университета, когда его увидел тот же староста:
— А мы вас ждем, коллега. Где же вы бродите? Нам пора в анатомичку.
Это было, пожалуй, лучше всего: вот так, как бы внезапно вернуться в это мрачноватое здание. И вот оно уже рядом.
Халат и туфли оставались у гардеробщика. Бурденко быстро переоделся и пошел на второй этаж. Но оказалось, что на второй этаж идти было не надо.
— Трупы здесь, на левой стороне,— сказал человек, показавшийся Бурденко знакомым.— И придется немного подождать. Там идет сейчас, вернее, заканчивается судебно-медицинское вскрытие.
Вот это уж совсем ерунда. Опять ждать, опять настраиваться. Уж лучше бы, если это неизбежно, поскорее отделаться и уйти.
Бурденко достал из брезентовой сумки, заменявшей ему портфель и чемодан, учебник анатомии и присел на мраморные ступени у входа — повторить мышцы тазового пояса. Ага, четырехглавая мышца бедра. Вот она у меня тут...
Он вытянул ногу и правой рукой провел по тому месту, где предполагал четырехглавую мышцу, хотя делал это уже не однажды. А тут у меня портняжная мышца.
В этот момент в левой стороне коридора открылись двери, и оттуда хлынул поток света:
— Пожалуйте, господа!
Это относилось к Бурденко и к его коллегам.
Чуть сжалось что-то внутри (что сжалось, точно угадать было трудно, так как раздел «внутренние органы» еще не изучали). И чуть пересохло во рту. Все это от нового приступа страха, что ли. Хотя чего страшиться?
Все студенты настроены как будто даже весело. Никто ничего не боится. Нет, один, кажется, трусит, увидел Бурденко худенького студента, почему-то остановившегося в дверях. И взгляд у этого студента какой-то блуждающий. «Трусит»,— опять подумал про него Бурденко, проходя в глубину огромного светлого зала.