Знакомство
Шрифт:
Он пришел к нам в дом один. Зашел вежливо, поздоровался, разулся, поклонился иконам - родители у меня были не особо верующие, но иконы в красном углу держали. Мать ему предлагала чаю или чего покрепче, но он сразу перешел к делу.
– Извини, Костя - сказал он моему отцу.
– Дело у меня не к тебе, а к сыну твоему. Мишка же его звать? И времени у меня мало.
Я растерялся и не знал, что ответить, а Семеныч продолжил:
– Ты по-старорусски балакаешь?
– Балакать не пробовал, только книжки читал. Ну и кино немного смотрел.
– честно сказал я.
– Ну, и то
– Не знаю.
– так же честно сказал я.
– Библиотекарша, наверное, лучше.
– Знаешь, тут дело тонкое, так что с библиотекаршей не выйдет. Поможешь мне?
– Чем?
– удивился я.
– С человеком одним поговорить надо.
– С каким человеком?
– Вот я и сам хотел бы это понять, что это за человек. Так поможешь?
– Если смогу, попробую.
– сказав это, я понял, что фраза звучит не очень логично, но поправляться было неудобно.
– Тогда оденься потеплее, на воде-то прохладно. И, наверное, с ночевой придется, до вечера туда-сюда не успеем обернуться.
Отец хотел было пойти со мной, но Семеныч ему не разрешил, и объяснил не очень внятно, сказав что-то вроде "дело тонкое, лишних людей в него лучше не путать".
И мы пошли. Рыбацкая шхуна Семеныча стояла не у главного причала, а у старого туристического, на южной окраине села. Кроме меня и Семеныча, на борту были еще двое его зятьев. Мы погрузились и пошли, сначала прямо в открытое море.
Вы, наверное, заметили, что я часто называю Байкал морем. Конечно, никакое он не море, он даже не соленый. Но все-таки его не только в песне морем называют. У нас в селе все так и говорили - "пошел в море".
Ну так вот. Пошли мы сначала в открытое море, на запад-северо-запад. Шли мы так больше часа, и только когда поровнялись с южной оконечностью Святого Носа, мысом Нижнее Изголовье, Семеныч повернул на север. Вскоре мы приблизились к мористому берегу полуострова и пошли вдоль него, не особенно приближаясь.
Берег у Святого Носа крутой, обрывистый и скалистый. Но все-таки это не такая сплошная скальная стена, как мористый берег Ольхона. В распадках бывают бухточки, где обрыва нету и лес подходит прямо к берегу. А бывают даже и узкие, обычно галечные, пляжики.
Мы шли вдоль берега около часа, когда я увидел впереди, за мыском, что-то странное.
Сначала я думал, что это корма большого корабля, стоявшего носом к берегу. Но я быстро понял, что таких кораблей на Байкале нет. "Черский" был покрашен в белый цвет, и он был самым большим кораблем на Байкале в то время. А эта штука была черная, и она была больше "Черского". Во всяком случае, по высоте надводного борта.
– Что это?
– спросил я.
– Именно это я и хочу выяснить.
– ответил Семеныч.
Я почувствовал, что он не хочет продолжать разговор. Мне было очень неловко к нему приставать, поэтому я счел за лучшее делать вид, что не происходит ничего необычного.
Мы приближались, и все большая часть штуки оказывалась на виду. Вскоре стало ясно, что она совсем не похожа на корабль - в смысле, на те корабли, которые плавают по воде. Но мне потребовалось увидеть ее на две трети, чтобы я произнес про себя слова "летающая
Наконец, мы обогнули последний мысок, закрывавший от нас бухту, где стояла штука, и я смог разглядеть ее целиком. Штуковина лежала на воде, как мне показалось, почти не погружаясь в нее. Она была чечевицеобразная, около тридцати метров в диаметре по экватору. И она была вся матовая и угольно-черная. Сначала я не мог разглядеть на этой черноте никаких деталей. Лишь когда мы подошли ближе, я увидел у экватора покореженные и оплавленные крепления для каких-то металлических конструкций.
Сразу на краю пляжика, опираясь головами на выброшенное на берег бревно-топляк, лежали в ряд несколько человек. Все они лежали неподвижно, и были одеты в одинаковую серебристо-белую блестящую одежду, очень объемную и с характерными складками на суставах.
– Они все мертвые?
– не удержался я от еще одного вопроса.
– Когда мы уходили, они все были живы.
– сказал один из зятьев.
– А что с ними?
– Вот причалим, и ты у них сам спросишь.
– снизошел до ответа Семеныч.
– А вы с ними совсем не разговаривали?
– Разговаривал. Но я по-ихнему плохо понимаю, может что-то не так понял.
Поглядев на берег, я заметил, что люди и правда зашевелились. Двое из них подняли головы, видимо, услышав звук нашего мотора. Один даже приподнялся на локтях, но все они быстро снова легли на землю.
Приглядевшись, я заметил на берегу другие странные вещи. Самой заметной из них была непонятная штука, похожая на спутники с довоенных рисунков и фотографий - корпус в виде восьмигранной призмы, неровно обтянутый золотой тканью, из него торчат какие-то антенны и две огромные панели солнечных батарей. Штука стояла на траве, подальше от берега, но не слишком близко к деревьям - очевидно, чтобы не заслонять батареи от Солнца.
Другая штука была покрашена в желтый цвет с черными полосами. Я даже не смогу сейчас описать, как я ее тогда воспринял. Потом, когда я увидел ее в развернутой форме, стало понятнее, что это такое, но тогда она выглядела как что-то складное, состоящее из поджатых под себя металлических коленчатых ног.
Рулевой выключил двигатель на точно рассчитанном расстоянии от берега, так что шхуна ткнулась носом в гальку ровно как надо, не слишком грубо, но и не слишком мягко. Меня, как самого молодого, отправили на берег первого, отнести якорь подальше от линии прибоя. Потом зятья Семеныча подтянули шхуну еще выше на берег, намотали якорный канат на двурогую утку, и на этом мы швартовку закончили.
Я пошел было к лежащим на гальке людям, но Семеныч дернул меня за рукав и показал на странную вещь - настолько странную, что я не заметил ее с воды и даже с берега, стоя всего в нескольких метрах от нее. В воздухе, в полутора-двух метрах от земли, висели какие-то старые промасленные тряпки и обрывки сетей. Висели они неподвижно, лишь слегка колыхаясь на ветру - как висят обычные тряпки на веревке. Только веревки видно не было.