Знамение смерти
Шрифт:
Юный эльф бережно приподнял простыню и до крови прикусил губу: вся правая половина тела Стража превратилась в обугленную головешку, ни единого здорового кусочка кожи не осталось, хотя эльфы явно старались. Но тот проклятый огонь, от которого он защитил Мелиссу, сильно поранил его самого. Почти убил. Напрочь сжег его любимый "амулет", без которого Вал никогда не появлялся. Да еще напротив сердца зияла жуткая, широкая, слегка поджившая рана, в которой ритмично подрагивала свежая, невероятно тонкая и очень ранимая пленка исцеляющего заклятия. Та, благодаря которой исхудавший Страж все еще каким-то чудом дышал и пока что цеплялся за жизнь.
– Вал!!
– горестно воскликнул юный эльф.
– Боюсь, он тебя не слышит, -
– Не волнуйся, это всего лишь наведенный сон, чтобы удержать его по эту сторону жизни. Потому что сейчас даже малейшее напряжение может его убить. Не тревожь его, мальчик. Дай время.
У Тира от этих слов невольно дрогнули руки, а в горле поселился удушливый ком. Никогда прежде он не думал, что могучий друг может выглядеть таким слабым и беспомощным. Никогда не думал, что будет благодарен Темным за то, что они все еще борются за его жизнь, хотя, кажется, тут уже сложно за что-то бороться. Вал едва дышал! Но они все-таки пытались, что-то делали, держали его на грани и отчаянно боролись, хотя было предельно ясно, насколько сложно Перворожденным справляться со своей неприязнью и как тяжело лечить такие страшные раны.
Юноша потеряно уронил руки и, крепко зажмурившись, опустил голову. Нет, Вал не оправится быстро. Он слишком близко стоял к магическому огню. Принял на себя все, что мог, не стал уворачиваться и только этим сумел отвести угрозу от Милле. Это ради нее он так рисковал, ради ее матери, которой поклялся, что убережет эту чудную девочку. И уберег. Собой закрыл, сам едва не погиб, а от страшного жара спас.
– Спасибо, - судорожно сглотнул Тир, быстро отвернувшись.
– С этим что-нибудь можно сделать?
Владыка эльфов покачал головой.
– Все, что можно, мы уже сделали. Остается лишь ждать - если этого хватит, он выживет. Если же нет… тут мы ничего не изменим: смертные слишком хрупки.
– Вал сильный!
– Наверное. Раз смог пережить такие раны… наверное, ты прав, мой мальчик. Но не питай лишних надежд: он все еще на грани. И если у нас не получится, ничьей вины в этом не будет.
– Да, - горько усмехнулся Тир.
– Как удобно… я дал тебе слово остаться, пока Вал не поправится, но не знал тогда, насколько он плох. Может статься, я даже дал опрометчивое обещание, потому что если он умрет (а это вполне возможно), ты вправе требовать от меня поселиться здесь навсегда. Впрочем… вам это только на руку, правда? Мы ведь не обговаривали другие варианты.
Тирриниэль чуть вздрогнул, когда на него в упор взглянули полные боли глаза внука, но юноша быстро уронил взгляд и не стал продолжать свою мысль. Да этого и не требовалось: кому, как не Владыке, было знать, что достичь нужного результата можно разными способами? В том числе, и через "случайную" смерть поразительно живучего смертного, которого юный маг не боялся называть другом. Говоришь, что будешь ждать до тех пор, пока он не выздоровеет? А если он останется здесь навсегда? Под слоем равнодушного дерна и холодной земли? Что, если он останется лежать навеки в свежей могиле? Под чужими флагами и равнодушными зелеными кронами? Достаточно лишь слегка подтолкнуть его в нужную сторону, и мальчик окажется связан словом, потому что наивно посчитал себя достаточно умным, чтобы рисковать навязывать условия тысячелетнему сородичу. Нет, за язык его никто не тянул, но, кажется, он лишь сейчас в полной мере осознал свою оплошность.
Осталось этим только воспользоваться.
– Мы поможем, как и обещали, - внезапно севшим голосом разорвал сгустившуюся тишину Владыка.
– Клянусь, для него будет сделано все, что возможно. Я лишь хотел сказать, что этого может быть недостаточно, Тир. Поверь, только это.
Юноша пристально взглянул снова, но эльф не стал вилять. Смотрел непривычно прямо и открыто, хотя за прошедшие века чуть не забыл, как это делается. Разучился доверять кому бы то ни было сам и просто не умел завоевывать чужое доверие: раньше это казалось лишним. Зачем, когда отлично срабатывал язык силы и принуждения? Но сейчас, рядом с нежданно обретенным наследником он почему-то не смог сделать того, что собирался. Не сумел ударить. Не рискнул разбить его юное сердце и передумал поступать так, как того требовал долг.
Может, это стремительно подбирающаяся смерть сказалась? Может, он слишком размяк, устав от бесконечного ожидания этой холодной гостьи? Может, просто давно не спал и измучился никогда не знаемой бессонницей? Или просто постарел в одночасье на многие десятилетия? Быть может, наконец, тяжелая поступь веков отразилась на его истосковавшемся по свободе разуме, одним движением сломив былую железную волю?
Кто знает…
Однако сегодня, глядя в искаженное болью лицо молодого эльфа, эхом повторяя за ним горькие слова, едва не ставшие правдой, вспоминая испуганное лицо маленькой Милле и ее искреннюю тревогу за какого-то жалкого смертного, хотя ей бы стоило беспокоиться о том, что Темный Лес вскоре останется без хозяина… Владыка Темного Леса вдруг второй раз в своей долгой жизни усомнился в себе и задумался.
А так ли он жил эту тысячу лет? Что сумел сделать за долгие века правления народом эльфов? Кто вспомнит о нем через какое-то время? И что вообще от него останется в этой странной жизни? Дети? Смешно. Один от него давно отказался и еще неизвестно, простит ли хотя бы после смерти. Второго уже нет в живых, но, если честно, в последние два десятилетия бесконечных размышлений Владыка пришел к парадоксальному выводу, что именно ему не рискнул бы передать всю полноту власти. Тогда что? Великие деяния? Завоевания? Чудеса дипломатии? Да какие уж тут деяния! Ни одной войны, конечно, он не допустил, но и ни одного мира не добился: Светлые по-прежнему держатся обособленно, гномы все так же воротят от Перворожденных носы, люди мудро стараются держаться подальше. Ни единой попытки примирения не было сделано, хотя вежливые заверения в дружбе слались в чужие владения регулярно. Но Владыка прекрасно понимал, что это - лишь пустые слова, а неизменная осторожность смертных при встречах вызвана отнюдь не уважением. И уже даже не страхом: незачем бояться беззубого льва, потерявшего свое главное оружие. Но и лев тоже не станет смотреть на осторожно предложенную ими косулю - гордый лесной владыка предпочтет скорее умереть, чем примет помощь от презренных чужаков. И, кажется, уже понятно, кто стал тем глупым львом.
Тогда, может, он что-то построил? Сберег? Исправил? Сделал хоть одно дело, которым можно было бы гордиться? Нет. На самом деле, ни-че-го не изменилось за это тысячелетие. Абсолютно ничего, словно его и не было. Он, к своему стыду, не сумел сохранить даже то, что еще оставалось - родного сына умудрился безвозвратно потерять, а другого научил себя ненавидеть и вынудил отречься. Теперь же поздно что-либо менять. Все, время ушло, и ничего не вернуть обратно. Тех, кто погиб, не оживить. Тех, кто далеко, уже не приблизить снова. Украденное доверие не сделаешь настоящим, а фальшивые признания никогда не станут правдой.
Однако еще не все потеряно. У него еще остался крохотный шанс все исправить. Один единственный шанс, которого он совсем не думал дождаться - вот он, стоит напротив и отчаянно пытается выглядеть сильным, хотя сердце рвется от боли и мечется в сомнениях. Совсем еще молодой, неготовый к предложенной ему роли, но удивительно чистый и неиспорченный. Настоящий горный родник посреди смертоносной пустыни бесконечной горечи, тоски и предательства. Единственная отдушина в окружившем его беспросветном отчаянии и мраке. Бесценное сокровище, которое нельзя просто взять и разрушить. Нельзя причинить ему боль. Невозможно предать это едва установившееся доверие. Нет. Больше не стану.