Знаменитые авантюристы XVIII века
Шрифт:
— Я не лгу. Вы собственными руками дали мне все, что было надо, — масло, кремень, серянки, а остальное у меня было.
— Это правда. Но неужели вы и до сих пор продолжаете утверждать, что я же вам доставил в инструменты для долбления дыры?
— Разумеется, потому что мне неоткуда было их взять, кроме как от вас.
— Господи Боже! Да неужели вы станете уверять, что и топор я же вам доставил?
— Если хотите, я вам все расскажу, и расскажу по чистой совести, но только не иначе, как в присутствии секретаря инквизиции.
— Нет, уж лучше я не хочу ничего знать. Не забудьте, что я человек бедный и что у меня есть дети, не выдавайте меня!
Он схватился обеими руками за голову и вышел, а Казанова от души поздравил себя с возобновлением и окончательным подтверждением своей победы над этою бестиею. Ясно было, что Лоренцо должен оставить все происшествие в полном секрете от начальства в своих же собственных интересах.
Вскоре после того Казанова попросил Лоренцо купить ему новых книг. Тюремщику
Рассматривая принесенную книгу, Казанова нашел на одной странице шестистишие, представлявшее парафраз стиха Сенеки: «Calamitosus est animus futuri anxius» (Кто тревожится грядущими бедами, тот несчастлив). Казанова решил тотчас написать от себя кое-что. Важно было только начать переписку, т. е. узнать, желает ли его товарищ по заключению войти с ним в сношения. Чем писать — это не затрудняло Казанову. Он еще раньше отрастил себе ноготь на мизинце, служивший ему уховерткой. Казанова очинил его наподобие пера, а чернилами для него послужил сок тутовых ягод, которые у него были. Он написал также шесть стихов (он не приводит их содержания) и сверх того на отдельном листке написал полный каталог своих книг и спрятал его за корешок переплета. В то время в Италии книги переплетали обыкновенно в пергамент, и переплет, как и теперь, на ребре или спинке тома не приклеивался, при разгибании же книги отдувался, образуя более или менее просторный канал. В этот-то канал Казанова и вложил свой каталог, а чтобы дать о нем знать своему корреспонденту, написал на первой странице латинское слово: «Latet», т. е. спрятано. Книга в таком виде была передана неведомому товарищу по заключению через ничего не подозревавшего Лоренцо, который тотчас принес другую книгу на обмен. Как только Лоренцо вышел, Казанова развернул эту книгу и нашел в ней записку на латинском языке. В записке корреспондент извещал, что он монах по имени Марино Бальби, по происхождению знатный венецианец, а его товарищ по камере — граф Андреа Асквино, родом из провинции Фриуле. Этот последний был старожилом тюрьмы; у него была порядочная библиотека, и он обязательно предоставлял ее в распоряжение Казановы. Таким образом, между двумя камерами завязалась деятельная переписка.
Но первое же письмо неведомого корреспондента, этого таинственного патриция Бальби, навело Казанову на некоторые беспокойные размышления. Дело в том, что это письмо было писано на особой бумажке, и она была вложена в книгу. Возникал вопрос — неужели Лоренцо не догадался раскрыть, перелистать, вообще осмотреть книгу? Если же он это сделал, то письмо едва ли ускользнуло бы от него. Но оно все же доставлено по назначению. А что если Лоренцо показал его, кому о том ведать надлежало, и оно передано Казанове только для того, чтобы усыпить на время подозрения корреспондентов и заставить их выболтать в своих письмах все, что они могут затеять? Бальби обрисовался в этом письме как человек в высшей степени неосторожный, с которым надо быть настороже. Казанова все же ответил Бальби, сообщив, кто он, когда арестован и пр. Бальби тотчас ответил ему огромным письмом в 16 страниц. Это письмо до некоторой степени успокоило Казанову; по расчету времени выходило, что Лоренцо не имел возможности показать его кому бы то ни было; он отнес книгу Казановы к Бальби и затем возвратился с книгою и письмом от Бальби; очевидно, он вовсе не замечал вложенных писем.
В этом громадном послании Бальби подробно рассказывал свою историю. Его засадили за какие-то амурные похождения, несовместимые с его монашеским саном. По общему тону письма и по подробностям приключений Казанова заключил о главных чертах характера своего корреспондента. Он выказывал себя человеком оригинального склада, но недалеким, даже глуповатым, весьма чувственным, скорее злым, чем добрым, а главное, взбалмошным и неосторожным. В общем, обрисовывалась личность несимпатичная. Встреться он мне в обществе, — говорит Казанова, — я уклонился бы от знакомства с таким человеком, но в тюрьме надо было уметь из всего извлекать пользу. Притом же Бальби поспешил оказать Казанове в высшей степени ценную услугу: в корешке переплета присланной книги наш герой нашел бумагу, карандаш и перья — все, что надо для удобного письма.
Бальби обладал массою полезных и любопытных сведений и охотно поделился ими с Казановою. Он находился в тюрьме уже четыре года и знал почти всех узников, сидевших в одно время с ним. Он подкупил одного из сторожей, Никколо, и тот доставлял ему все сведения; через него, между прочим, Бальби узнал и о работе самого Казановы, т. е. о проделанной им в полу дыре. Это сообщение убедило Казанову, что сведения Бальби в самом деле верны и точны. Никколо передал Бальби, что Лоренцо поспешил заделать дыру, чтобы
«Я не сомневался в его любопытстве, — говорит Казанова, — но весьма мало верил в его осторожность: уже самая эта просьба изобличала человека легкомысленного». Но он не захотел выказать открытого недоверия Бальби; ему думалось, что этого человека с его легкомыслием легко было подбить на все; а бежать вдвоем Казанове казалось легче, чем одному. Размышляя обо всех текущих событиях, Казанова, человек весьма осмотрительный и рассудительный, напал, между прочим, на догадку о том, не обошел ли Лоренцо ветреного монаха и не подстроил ли так, чтобы из переписки узников выведать секрет Казановы — вызнать, откуда он добыл нужные для его работы инструменты. Эта мысль очень беспокоила Казанову. Он решился сделать опыт. Он написал Бальби, что проделал дыру в своей камере ножом, который у него был с собою и который ему удалось и после того скрыть от тюремщика, спрятав его на карнизе окна в коридоре Если Лоренцо участвует в игре, то, само собою разумеется, полезет искать нож на карнизе окна. Он тщательно следил за Лоренцо и убедился, что тот не обращает ни малейшего внимания на коридорные окна. Между тем для Лоренцо было бы в высшей степени важно отыскать этот нож. Дело в том, что Казанову ввели в тюрьму, не обыскав его. Лоренцо принял его из рук messer grande и мог, конечно, ссылаться на то, что не мог же он думать, чтобы этот сановник не обыскал его; а этот последний мог ссылаться на то, что поднял Казанову с постели, все время не спускал с него глаз и потому нашел излишним его обыскивать. Значит, Казанова и мог как-нибудь ухитриться захватить нож, а оба ответственных лица, пожалуй, сумели бы своими ссылками выпутаться из беды более или менее благополучно.
Узнав о ноже, Бальби просил в своих письмах, чтобы Казанова передал ему этот нож через Никколо. Казанова ответил, что не решается довериться в таком важном деле тюремщику. Но предложение Бальби, разумеется, следовало принять во что бы то ни стало. Сам Казанова не мог приступить к новому бурению в своей камере; пол и стены ежедневно осматривали, а пробуравить потолок было крайне затруднительно. Ему нужен был внешний пособник, который решился бы бежать вместе с ним. Казанова долго и упорно думал над новым планом бегства и, наконец, составил его во всех подробностях. На этот раз план удался вполне; Казанова и Бальби спаслись из тюрьмы. Но надо передать все это в полной последовательности.
Прежде всего надо было удостовериться в добром желании Бальби — употребить все силы и средства на освобождение из тюрьмы. Казанова спросил его об этом в письме. Бальби тотчас ответил, что он и его товарищ готовы на все, но так как трудно и вообразить себе какое-либо доступное им средство спасения, то не стоит и разговаривать попусту о несбыточных мечтах и планах. Он на целых четырех страницах распространился о разных невозможностях и несбыточностях, которые представлялись его ограниченному уму. Видно было, что у него не имелось ни малейшей надежды на успех. Казанова отвечал ему очень спокойным и убедительным письмом; он извещал его, что затруднения общего свойства нисколько его не беспокоят, что он уверен в своем плане и что его затрудняют только частности, и если эти последние удастся преодолеть, то он ручается своим честным словом, что выведет Бальби из тюрьмы, лишь бы только тот выполнил точно и без малейшего отступления все, что ему прикажет сделать Казанова. Бальби в ответном письме обещал полное послушание. Тогда Казанова известил его, что у него имеется долото в двадцать дюймов длиною; это долото надлежало передать Бальби, а Бальби должен был продолбить им сначала потолок своей камеры, потом стену, которая разделяла их две камеры и возвышалась до самой кровли, затем потолок камеры Казановы. Этим кончалась та часть предприятия, которую должен был исполнить Бальби; остальное Казанова брал на себя Бальби отвечал ему, что пробуравить два потолка и стену — вещь возможная, но что на этом дело и кончится. Выйдя из своих камер, они очутятся в замкнутом чердаке, из которого нет выхода.
— Все это так, почтеннейший отец, — отвечал ему Казанова, — и все это я знаю не хуже вас. Я знаю, что мы попадаем в замкнутое пространство, но я и не собираюсь выйти через двери. У меня составлен особый, совершенно законченный план, от вас же я требую только аккуратности в его исполнении. Постарайтесь обдумать, каким бы путем передать вам мое долото через посредство тюремщиков так, чтобы не возбудить в них ни малейшего подозрения. А пока велите купить себе картин с изображениями святых штук сорок, так чтобы можно было закрыть ими весь потолок и стены вашей кельи. Эти картины не возбудят подозрений в Лоренцо, а между тем помогут вам скрыть вашу работу. Вам, чтобы пробуравить потолок, придется работать несколько дней подряд; каждый день утром, когда входит Лоренцо, вы будете прикрывать дыру в потолке картиной, и он ничего не заметит. Вы, быть может, скажете мне, почему я сам этого не сделаю в своей камере, но ведь вы знаете, что я после моей первой попытки нахожусь под подозрением.