Знание-сила, 1997 № 02(836)

Коллектив авторов

ЖИЗНЬ НА ГРАНИ

Наталия Козлова

Логика Жизни

Как мы уже говорили в предыдущей статье, люди, пишущие наивно, то есть «неграмотно», не в соответствии с нормами литературного языка, как правило, пребывают на нижних ступенях социальной иерархии.

Социальные игры в низах обществ — terra incognita. Мы их видим, но не замечаем.

Они легко становятся предметом разного рода идеологических и политических спекуляций. Откровенность изображаемого, любовь нашего рассказчика, Евгении Григорьевны Киселевой, к «подробностям» позволяют получить ценную социальную информацию.

Жизнь на краю, жизнь на (рани жизни и смерти. У Е. Г. Киселевой было много случаев балансирования на грани жизни и смерти. Например, несколько раз почти слово в слово повторяется рассказ о том, как она еще маленькой девочкой погубила тяглового быка, от которого напрямую зависело продолжение жизни семьи. Обычная крестьянская жизнь... С одной стороны, вроде бы стабильная и ритмичная, с другой, всегда «на грани»...

Это состояние «на краю» в жизни Е. Г. Киселевой повторяется много раз: и до колхозов, и при колхозах и, конечно, во время войны.

Вот один случай такого балансирования: «что-то было толи революция толи Война немогу описать была маленькая нас у родителей было четверо Нюся, Вера, Ваня и я, и Виктор родился в х. Новозвановки. Я еще помню там на Картамыше, сидели на печки замерзали ни топить ни варить нечего было чуть неподохли с голоду была зима суровая сидим ждем смерти, и вдруг подъезжает бричка с упряжью лошадь, мы все к окну а Дядя Гриша маменной систры муж Даши ее звали Даря оны по нации молдоване, приехал по сугробам холоду лошадь угрузает по колено в снегу прывез мешок муки дров, угля на брычки, ну тут мы и пооживапи. Все. Отец ростопил печку, Мама напикла пышок и накормила нас всех Дяди Гришы давно в живых нет, царство ему небесное Почти умерли, но «пооживали»... Это — из детской доколхозной жизни.

А вот еще одна ситуация, уже времен войны. Все здесь перемешалось — и общее горе, и личное. «Живу из сестрой, Верой потом посорилися и я ушла в пустую хату взяла у пустой хате сибе кровать, стол, а из камню зделала табуретки, нарвала травы на кровать и стуля наложила в место постели и живу из детьми сама. в одно прикрасное время получаю письмо незнакомый почирк за моего мужа, пишет мне незнакомая женщина, ваш муж стоит у меня на квартире а она сама Деректор школы, здравствуйте незнакомая Женя, Ваш муж Киселев Гаврил Дмитриевич женился на молодой жине Вере и купил сибе сапоги за 400руб., и купил патифон за 300 руб. верней тогда все сщиталося на тысячи развлекать свою шлюху. Как мне было обидно я так плакала, и пригортвала к сибе своих детей. что мне делать куда диватся не одется не обутся, и голодные...».

Война и голод, туберкулез, гибель братьев — одного на фронте, другого в немецком плену, гибель отца с матерью... Смерть — важное действующее лицо исторической драмы советской истории. Опыт голода встроен в тело.

Когда советские люди на закате и советской эпохи, и собственной жизни сравнивают «прежнее» и «теперь», они имеют в виду несоизмеримо более высокую степень онтологической безопасности жизни в шестидесятых — восьмидесятых годах по сравнению с традиционным обществом и с обществом в состоянии войны. Е. Г. Киселева принадлежит к поколению, которое очень хорошо помнит, что такое повседневная опасность смерти и социального небытия.

Дня Е. Г. Киселевой вопрос о том, чтобы «жить не по лжи», не встает. Она этого «не проходила». Выживание — главная проблема и главная ценность. Мы ощущаем правоту мысли, что общественное производство и воспроизводство и есть выживание, что производство — деятельность, реализующая жизненно значимые, практические цели. Е. Г. Киселева — прежде всего человек выживший, вышедший победителем из множества ситуаций, угрожающих жизни. Быть может, это один из мотивов писания записок. Я думаю, что тот же побудительный мотив можно обнаружить и у других пишущих и записывающих. Записки советских

людей — не просто записки старых, то есть тех, кого уже не интересует будущее, кто прекратил «жизнестроительство» и просто живет. Это — «записки переживших других». Как писал замечательный австрийский писатель и философ Э. Канетги, «миг, когда ты пережил других, — миг власти. Ужас перед лицом смерти переходит в удовлетворение от того, что сам ты не мертвец... Ты утвердил себя, поскольку ты жив». Опыт выживания уравнивает всех, кто его пережил. Опыт жизни Е. Г. Киселевой тем более ей подсказывает, что все средства, на правленные на продолжение жизни, хороши.

Приходит невольно мысль, что советское общество оставалось стабильным до тех пор, пока жили и доживают свой век люди, которые были свидетелями и помнили. Советское общество стало тонуть, когда они стали уходить из жизни, освобождая социальную сцену для новых людей и новых социальных игр.

Женское и Мужское

По запискам хорошо видно, как общественное разделение труда воспроизводит разделение труда между мужчинами и женщинами. Е. Г. Киселева живет в сообществе, ще норма задается мужчиной. Напомним: Отец и Муж пишутся с заглавной буквы. Как можно судить по запискам, нормальная семья — традиционная, с мужчиной во главе, с традиционным разделением ролей. «На производстве» это разделение не так уж ощущается. Например, невестка нашей героини работает в шахте, как и мужчины. Она — газомер. Домашние работы четко делятся на мужские и женские. У мужчин — ремонт, у женщин — дети, кухня, огород, святая обязанность стирки. Мужчина неспособен понять женщину; недаром наша героиня постоянно сокрушается об отсутствии дочерей.

Эта ситуация видится нашей героине нормальной. Однако традиционной семьи нет как нет. Первый ее муж Гавриил Киселев, которого любила она всю жизнь, унесен войной. Он жив, но все время «женится», у него три брачных свидетельства одновременно. Второй брак Е. Г. Киселевой — результат абсолютной выживательной необходимости. Она не считает его «настоящим». Реальности этого брака посвящена значительная часть записок. «Я с ним была росписана был у меня брачный спим но он был фективный, потому что я не развелася из Киселевым а у меня два брачных из Киселевым и из Тюричевым ну посколько такая жизьи мне было из Дмитрием Ивановичем ненормальная, я тирялася взятьрозвод из Киселевым, сиводня завтра и так дотянулося что ни того ни другого бракы недействительные».

Мечта о правильном браке, однако, остается, и Е. Г. Киселева в этой сфере, как и в других, пытается действовать «как положено», но опять не получается: «я взяла и переписала квартиру на ниго на Дмитрия муж- же хозяин, а он что устроил взял замкнул квартиру узял ключи и пошол стал у конце улице и смотрить на нас как мы будим просить его пожалуете упусти нас у хату, показывает нецензурные виразки на руках вот вам а не хату и ключи я хазаин а не вы идите куда хочите, ...но мы нероступлялися вырвали замок и вошли в комнату обратно скандал да еще какой дошло до ЖКО да назад переписали на меня хату. Померилися живем обратно с ним, а как живем и бог бачить».

В какой точке сходятся наивное письмо, которому посвящена статья, и искусство постмодернизма. Мы приводим рисунки и тексты к ним из книг «Сто маки» и «Люди моей деревни» уникального художника и издателя Леонида Тишкова.

Его книги принципиально «рукотворны» в самом прямом смысле этого слова и не теряют своей рукотворности при размножении — как не теряет «рукотворности» напечатанный в типографии текст подлинных записок Киселевой. Конечно, там, где у Л. Тишкова — игра, симуляция, у Киселевой — спокойная серьезность. Но эстетика современных игр и симуляций ведет нас к бесхитростному и беззащитному тексту бывшей крестьянки, бывшей уборщицы в шахте, пенсионерки, задумавшей написать сценарий кинофильма о своей жизни.