Знание-сила, 1998 № 01 (847)
Шрифт:
Марта боялась грязи. Когда она рассказывала о страхе испачкаться, то за этой тревогой, как показалось терапевту, скрывался еще один страх — страх наказания. Строгий, жестокий отец все еще стоял над ней и грозил ремнем: «Марта, ты опять испачкала платье!.. Как ты посмела повысить голос, сопля!!» Грязь, злость, секс — «для тебя это запрещено»; а чтобы справиться с этим, справиться с тревогой, нужно мыться, когда-то это было единственным спасением. И теперь тоже.
Итак, терапевт понял «предметы», внушающие Марте езрах. Теперь перед ее приходом он сидел за столом и сочинял страшную историю. Маленький человек, доктор психологии и медицины, сидел и шевелил губами, подбирая нужные слова: грязь, глисты, дерьмо... Иногда он что-то записывал и довольно улыбался. Нужно быть очень точным, придумывая кошмар.
Пришла Марта.
Сцена первая, глисты. Представляйте себе как можно подробнее то, что я буду рассказывать. Вы спускаетесь в старый грязный подвал, чтобы взять грязное белье и отнести в прачечную. Вы делаете это в первый раз за несколько лет. Спускаетесь по лестнице, чувствуете запах гнили и старых простыней. Вы берете белье и замечаете, что испачкали руки. (Марта выглядит испуганной, ее дыхание учащается, сердцебиение.) Вам становится гадко. Бросаете белье на пол и бежите в дом. Входите в ванную и склоняетесь над раковиной. Пытаетесь включить воду, но ее нет. Вы подставляете руки, но вместо веды из крана вылезают глисты. Кишащая, мерзко пахнущая масса падает вам на ладони. Пытаетесь избавиться от них, но вам это не удается. Глисты начинают ползать по вашему телу, копошатся в волосах, падают вам на плечи. (Марта задыхается от страха и омерзения, дикое сердцебиение. Терапевт на минуту замолкает, смотрит на нее и продолжает.) Глисты вгрызаются в вашу плоть, шевелятся под кожей, заползают в глаза. Они всюду. Вы становитесь похожей на кусок гниющего сыра.
Эта сцена подготовила Марту к другим, более ужасным, ведущим ее к катарсису. За одной следовала другая, все больше в них фигурировало образов, все динамичнее раскручивались сюжеты, все активнее в них действовала главная героиня — конечно, Марта.
Не бойтесь фантазировать, представляйте картинки, краски. Не сдерживайтесь. Если вам хочется кричать — кричите, бояться — бойтесь.
Сцена вторая: она попадает в подвал, полный крыс. Сцена третья; она проваливается в сортир с гнилым полом, барахтается, пытаясь вылезти. Сцена четвертая... пятая...
Хорошо, спасибо. Мы замечательно поработали. Успокойтесь. Это всего лишь фантазии.
И наконец, последняя сцена: максимум ужаса; окончательное освобождение эмоций, прежде всего агрессии; все выплескивается в катарсисе.
Уничтожение отца. Марте семнадцать лет. Она возвращается домой на пятнадцать минут позже, чем обещала. Отец ждет ее в старом заношенном халате. «Где ты была?» Марта начинает рассказывать, что зашла в кафе, но он грубо прерывает ее. «Быстро иди на кухню и сделай мне бутерброды, шлюха». Марта послушно склоняет голову и идет, но она ни в чем не виновата, а он никогда не дает ей сказать ни слова. Комок злости появляется в животе. «Лучше бы я трахалась целый вечер!» Она входит в кухню, берет со стола сковородку и встает за дверь. «Иди сюда, папочка. Иди, мой любимый». Он входит, Марта бьет его сковородкой по голове. Он падает, а она бьет его снова и снова. Она не может остановиться, весь пол забрызган кровью. Она видит, как лопается его череп, но он еще жив. Тогда она хватает нож и начинает наносить удары в спину, живот, грудь. Но отец все равно жив. Он начинает молить о пощаде, плачет. Полы его халата распахнуты, и Марта видит, что он умирает с эрекцией. Тогда она отрезает член и запихивает его в окровавленный рот.
Что после таких кошмаров грязные руки или хлебные крошки?! Страхи были изжиты, можно сказать, «скоростным методом»: ни одна другая терапия не может похвастаться столь быстрыми результатами. Правда, соперники из других школ могли бы намекнуть, что тут лишь снимают симптомы, вообще не разбираясь с причинами страхов, тревог, истерик. Но ведь освободиться от них, гнетущих, искажающих отношения с другими людьми, ломающих жизнь — тоже большое дело...
Вечером маленький человек шел по аллее парка и зябко кутался в теплую куртку. Было прохладно, под ногами хрустел снег, кто-то зашуршал в кустах. В голове пронеслось: крысы, глисты, сортир... «Фу, какая гадость!». Он сплюнул под ноги и поежился. Неожиданно очень захотелось принять ванну.
Гуманистическая психология: терапия, центрированная на клиенте
Эта терапия, в отличие от других психотерапевтических шкал, не ставит себе целью «забраться» внутрь человека и навести там порядок. Задача в ином: помочь ему найти некую отправную точку внутри себя, опору, которая позволила бы человеку развиваться. Это возможно, если между терапевтом и пациентом возникнут вполне определенные отношения. Они предполагают прежде всего безусловное принятие (как безусловна любовь матери или бабушки). Терапевт должен быть зеркалом чувств пациента, но никак не критиком. Наконец, терапия этого направления требует от терапевта постоянной и глубокой эмпатии — сопереживания пациенту, живого и искреннего, которое не заменишь никакими, даже самыми изысканными, психотехниками.
Как видим, гуманистическая психология использует как инструмент терапии прежде всего саму личность психолога; владение техникой, навык отступают здесь на второй план. Возможно, работать в традициях этой школы труднее всего.
К этому терапевту Марта пришла сама. Если бы не интонация его голоса, морщинки лучиками вокруг глаз, она решила бы, что зря обратилась к нему. Она ждала от него советов, решения своих проблем, но вместо этого они разговаривали, разговаривали или, вернее, она говорила, а он слушал. И хотя поначалу Марте казалось, что все это не имеет никакого отношения к лечению ее болезни, она чувствовала почему-то: все, что она говорит, важно для этого человека и он действительно хочет ее понять.
— Я попала в заколдованный круг, из которого нет выхода. Я — мать и жена, я должна заботиться о своих детях, о доме, Но мне уже все равно. Мне ничего нс нужно, только бы забиться куда- нибудь, где меня не будут трогать. Наверное, я отвратительна. Вы меня презираете?
— Нет. Я тоже иногда чувствую что-то похожее.
— А вы сможете помочь мне вырваться из этого круга?
— Нс знаю, это скорее в ваших силах, чем в моих.
— Я похожа на кукушку, которая бросила своих детей Если бы вы знали, как я устала. Вы спрашиваете меня о моих чувствах, но я уже давно ничего не чувствую.
— Даже боли? Когда вы сказали это, мне показалось, что вы похожи на маленькую девочку, которой очень больно.
— Да?
Семья Марты с самого раннего возраста воспитывала в ней жесткие представления о том, какой она должна быть. Она прекрасно знала, что она должна делать. Она должна быть хорошей матерью — ухаживать за детьми. Она сама должна быть хорошей — вежливой и опрятной, чистой. Когда лет десять назад ее дочь заразилась глистами, Марта должна была вылечить, очистить ее, но не могла. Она стала плохой матерью. Но она оценивала себя только по тому, насколько успешно она выполняет то, что должна. Вне функций, которые она исполняет, для самой себя Марта не существовала, не представляла никакой ценности. И поэтому она сама стала плохой. Чтобы стать хорошей, нужно было стать чистой. Она моется, она чистая; но чтобы стать хорошей, от нее теперь требуют перестать мыться. Она в плену этих противоречивых требований, которым не может соответствовать.
Терапевт не требовал от нее ничего. Ему, как она чувствовала, все равно, моется она или нет, ухаживает за детьми или ничем не может помочь им, это не влияет на его отношение к ней. Это казалось ей непонятным, ведь она пришла вылечиться от своего «ванного сумасшествия». Вместо лечения они разговаривали о ее чувствах, переживаниях.
Терапевт видел перед собой женщину, положившую жизнь на то, чтобы полностью соответствовать своей роли, функции, отсекавшую все «лишнее», в том числе саму себя, свои эмоции и желания. И воля ее к этому «самоуничтожению» была столь сильна, что она потеряла связь с собственными чувствами. И теперь нужно помочь ей найти их, слабо пробивавшихся через интонацию голоса, положение головы, напряжение рук. В отрывке из разговора Марты и терапевта видно, как она выражает боль, на словах отрицая ее, но терапевт указывает на это несоответствие. Он чем-то похож на зеркало, в котором она, если захочет, может увидеть свои эмоции и, быть может, почувствовать их.