Знание-сила, 1998 № 01 (847)
Шрифт:
От Первого варианта «романа о дьяволе» остались черновые тетради с полуразорванными страницами, а единственный машинописный экземпляр Булгаков отправил в печку. В печку же полетели и многие страницы редакций последующих.
Ранние редакции «Мастера и Маргариты» и в художественном, и в содержательном отношении несравнимо слабее окончательного текста. А некоторые страницы вообще написаны не как художественный текст — со свойственной Булгакову стилистикой,— а как конспект для последующей литературной обработки.
Поэтому, думаю, бесспорно: настоящий мотив уничтожения ранних рукописей романа — не «политическая
... В нем росло и зрело произведение настолько многомерное, грандиозное, неоднозначное, что поначалу удавалось изобразить лишь одну из его граней. То, что выходило, было талантливо и остроумно, но великим не было. Поэтому Булгаков освобождался от ранее написанного, безжалостно вымарывал все, способное затенить ведущую его идею: интересные сюжетные ходы, роскошные сцены, остроумные фразы. Он отказался от изображения политических реалий тех лет и страшных подробностей красного террора — это было бы «геометрией лома в хрустальных пространствах» романа о вечном.
Чтобы веселая и злая дьяволиада переросла в «роман-судьбу», писатель должен был пережить отчаяние, унижения, крушение надежд, любовь. Он должен был по-новому осмыслить образ Христа, его величие, его жертву, отказавшись и от ортодоксально-христианской, и от ренановской концепции. Он должен был выстроить собственную философию и все это переплавить в художественные образы.
Это потребовало более десяти лет напряженнейшей жизни.
Выдумать можно все, кроме психологии.
Борис и Аркадий Стругацкие
Мастер и Маргарита
Маргарита и тема любви в романе появляются только после того, как в жизнь Булгакова вошла «настоящая, верная, вечная» любовь — Елена Сергеевна. Сцена знакомства Мастера и Маргариты автобиографична — не столько в событийном, сколько в психологическом аспекте.
... Маргарита «говорила, что с желтыми цветами в руках она вышла в тот день, чтобы я наконец ее нашел, и что, если бы этого не произошло, она отравилась бы, потому что жизнь пуста»,— рассказывает Мастер, и ведь именно об этом и едва ли не теми же словами писала Елена Сергеевна своей сестре до знакомства с М. А.
Она и только она, Елена Сергеевна, «жена-колдунья» — «непомерной красоты женщина», прототип верной подруги Мастера. Причем понятие «прототип» означает здесь не столько прообраз, портрет, сколько некую родственность душевного склада, духовное сродство в содержании самого чувства любви, в том, как переживалось это чувство Е. С. и Маргаритой. Им обеим не была присуща та любовь-жертва, другой стороной которой является эгоизм собственника, стремление схватить и удержать при себе любой ценой... Как свойственна женщинам именно такая любовь! Как быстро она наскучивает, и какая редкость в великой литературе любовь «настоящая, верная, вечная».
Чтобы по достоинству оценить еще и это булгаковское открытие, достаточно вспомнить трагедии Бэлы и Печорина, Анны и Вронского, Наташи и Пьера (их трагедия впереди, за рамками романа, но предугадывается достаточно ясно).
Возможно, потому, что вечная
И точно так же содержанием жизни Елены Сергеевны — и при жизни ее Мастера, и после его смерти — стало его творчество; именно ей, сохранившей, отредактировавшей, вовремя продвинувшей в печать, мы обязаны сегодня радостью знакомства со многими произведениями Булгакова, а с романом «Мастер и Маргарита» — в особенности.
Однако и Маргарита ранних редакций романа весьма существенно отличалась от своего прототипа. Раз за разом переписывая роман, Булгаков все вернее приближал духовную сущность героини к своему идеалу. В результате ведьма- Маргарита превратилась в ведунью, ведьму в первоначальном и древнем значении слова — от «ведать», «знать».
От одного варианта романа к другому Маргарита проходит путь, подобный пути Мастера: ее душа освобождается от горечи и обид, наполняясь безразличием ко всему земному, ее влекут теперь только жажда освобождения и желание соединиться с любимым.
Все будет правильно,— ответил ей Воланд,— на том построен мир,
М. Булгаков
Иешуа и Пилат. От «исправить» до «искупить»
Мотив апологии Христа возникает уже в первой редакции булгаковского романа. Для создания образа Иешуа Га- Ноцри Булгаков поначалу использовал, кроме текстов евангелии, книгу Э. Ренана «Жизнь Иисуса», прочитанную им еще в юности. Иешуа первых редакций написан в полном соответствии с ренановским видением Христа — как «простак, рассматривающий мир сквозь призму своей наивности».
Лет ему — 25, речь Иешуа, как и сам язык ершалаимских сцен, подобна речам и языку сцен московских. Будущей приподнятости и торжественности нет и в помине. В уцелевшей тетради первой редакции романа читаем:
«...С правого креста послышалось: — Эй, товарищ! А, Иешуа! Послушай! Ты человек большой. (...) Упроси центуриона, чтоб и мне хоть голени-то перебили.. И мне сладко умереть...»
«Скорее проси,— хрипло сказал он (Иешуа.— Г. С.), и за другого, а иначе не сделаю...».
Дальнейшая правка романа радикально меняет и образ Иешуа, и манеру письма, стилистику ершалаимских сцен: «роман о Пилате» стилистически резко выделяется из основного повествования.
Среди всех главных героев романа (кроме, пожалуй, Воланда) Иешуа Га- Ноцри претерпевает наибольшие изменения. Он взрослеет и из наивного, самонадеянного мечтателя превращается в философа, учителя, мудреца.