Знание-сила, 2002 №09 (903)
Шрифт:
Из открытого письма И. Бора в Организацию Объединенных Наций, 1950 год.
«Наша система, как я ее знаю с 1937 года, совершенно определенно есть фашистская система и она такой осталась и измениться так просто не может. Пока эта система существует, питать надежды на то, что она приведет к чему-то приличному, никогда нельзя было, вообще это даже смешно. Вопрос о мирной ликвидации нашей системы есть вопрос судьбы человечества по существу».
Лев Ландау – по справке КГБ, основанной на «сообщениях агентов из его окружения и данных оперативной техники», 1957 год
Одна только мысль предостерегала. Почему, собственно, предприниматель Зимин – такой уж подходящий учитель новейшей российской истории? Только потому, что он добился в этой истории крупного успеха? Но ведь одна из причин всякого жизненного успеха – удача, везение. И Зимин сам говорит, что в его успехе удача сыграла не последнюю роль: если бы он свое радиотелефонное дело начал на полгода раньше или на полгода позже, было бы либо слишком рано, либо слишком поздно. Успех – это когда нужный человек оказывается в нужном месте в нужное время.
Однако разные веши – добиться успеха и понять его механизм, хотя бы оценить долю везения. Зимину удалось и то, и другое. Это я почувствовал, когда он рассказывал о некоторых эпизодах своего предпринимательского опыта и о той экономической школе, которую прошел за послесоветское десятилетие. Говорил он лаконично и конструктивно – как и полагается говорить физику-конструктору. Хотя речь шла не о мире физики, а о том мире, в котором люди живут, работают… и зарабатывают себе на жизнь.
Надо признать, что научно-технические знания не обязательно помогают понимать жизнь. Об этом – старая байка про часовщика, впервые увидевшего паровоз. Внимательно посмотрев на чудо техники, часовых дел мастер все понял и стал объяснять своим спутникам, что это, в сущности, просто большие такие часы. Внутри – большая пружина, которую сначала заводят, а потом эта штука тикает-пыхает по рельсам, пока не кончится завод.
Смех – смехом, но и в этой шутке есть доля правды: профессиональная компетенция вполне может сочетаться с профессиональной же ограниченностью. Другая доля правды, берусь утверждать, в том, что часовщик из анекдота занимался лишь ремонтом часов. Если бы он придумывал новые конструкции часов, добиваясь все большей точности хода, то ограниченность мышления ему бы не так грозила.
Известно же, что практическая надобность новой техники и теоретические загадки мироустройства глубинно связаны. К примеру, четыре века тому назад, чтобы обеспечить надежное мореплавание к индийским берегам – иначе говоря, чтобы обеспечить прибыльную заморскую торговлю, – нужны, были очень точные часы. С помощью хронометра определяли географическое положение корабля, и чем точнее хронометр, тем короче и безопаснее был его путь.
Согласно истории науки, исследование часового маятника помогло установлению общих законов движения. И тем самым торговля индийскими пряностями помогла понять движение планет, комет, метеоров. Не зря во времена Гюйгенса и Ньютона возникло сравнение всего мироздания с часовым механизмом. И даже Всевышнего называли Верховным часовщиком, который когда-то завел этот Часовой механизм.
На нынешний взгляд, сравнение это хромает на обе ноги. Но зато прочно стоит на ногах проявившаяся тогда связь техники, науки и коммерции или – благозвучнее – мировой экономики. Часы давно ушли с переднего края науки и техники, но сам этот край остался.
На этом краю Дмитрий Борисович Зимин провел большую часть своей научно-технической жизни. К его времени небесная механика уже вошла в практическую жизнь. Искусственные метеоры со смертоносной ядерной начинкой и с клеймом «Made in USA» стояли наготове, чтобы по команде из Пентагона взлететь и по законам небесной механики обрушиться – через полчаса, а то и меньше – на советские города и села. Зимин и его коллеги по Радиотехническому институту разрабатывали способы обнаруживать эти проклятые метеоры как можно раньше. Чтобы успеть принять ответные меры, прежде всего запустить термоядерные метеоры, сделанные в СССР, и обрушить их на кого надо. Информированные источники в Интернете сообщают, что лучший советский радиолокатор способен увидеть пятисантиметровый шарик в космосе «на предельной дальности».
Чтобы выжать из техники ее предельные возможности, надо ясно понимать, что возможно по природе вещей, а что нет. Это и есть наука. Но выглядит она очень по-разному снаружи и изнутри.
Снаружи наука выглядит как набор готовых истин, аккуратно записанных и перенумерованных: закон Архимеда – номер такой-то, закон Ома – номер такой-то. Истины эти для кого-то драгоценные и вечные, для кого-то – окаменевшие и замшелые, но в обоих случаях неизменяемые, неживые.
Когда с такой точки зрения читаешь в «Размышлениях…» Сахарова, что «еще не стал реальностью научный метод руководства политикой, экономикой, искусством, образованием и военным делом», то легко ужаснуться – научный метод руководства искусством?! Но если потерпеть до следующего предложения, то узнаем, что научным Сахаров считает «метод, основанный на глубоком изучении фактов, теорий и взглядов, предполагающий непредвзятое, бесстрастное в своих выводах, открытое обсуждение».
Такова суть науки для академика Сахарова и ему подобных, знающих науку изнутри. Для них понятия науки и ее законы – не каменные изваяния, а живые существа, которые рождаются, развиваются, иногда – увы – и умирают. Существа эти много чего могут, но не всесильны. Сильнее человеческий разум, который их вызывает к жизни.
В советской стране, где общественная надобность всегда возвышалась над личной свободой, наука была самой свободной территорией. Не потому, что компетентные органы проглядели, а потому, что безличной свободы наука просто не работает – не работает без права поставить под сомнение любое мнение, когда для этого появляются основания, без свободы проверять на прочность законы науки и сами слова-понятия, в которых законы выражаются, и, наконец, самовольно создавать новые слова науки.
Наука основана на обычном здравом смысле. И язык науки, как бы странно он порой ни звучал, это часть повседневного языка тех, кто в своей жизни имеет дело с электронами, радиоволнами и другими предметами «не первой необходимости». На этом языке задают природе вопросы. А чтобы получить недвусмысленные и проверяемые ответы, язык вопросов должен быть четким и точным.
Жизненный опыт в области четких и точных наук может пригодиться и за их пределами.
Как-то на вопрос журналиста, какая философия ему близка, предприниматель Зимин крупнейшими философами назвал Эйнштейна и Бора. Не знаю, как журналист, но я понял, что имел в виду доктор Зимин, и согласился с ним. Жизненный опыт новой физики включил в себя совершенно новое знание о природе самого знания и о способах его получения. Оказалось, что научное утверждение может быть лишь относительно верно – относительно обстоятельств времени, места и образа действий. Оказалось, что предсказательная способность науки совместима с непредсказумостью в глубине мироустройства. Что грамматически правильный вопрос может быть научно совершенно неправильным – бессмысленным. И что человек может понять даже то, что ему не под силу себе представить.
За этими обшими словами стоят конкретные драмы научных идей, трагедии выдающихся людей науки, для которых эти драмы оказались выше их душевных сил, и трагикомедии жрецов науки, которые предпочитали зажмуриться, лишь бы не видеть проклятые неизбежности странного мира.
Пройдя эту драматическую школу познания – даже в качестве зрителя-читателя, невозможно не научиться научному взгляду на мир-открытому, критическому и уважительному к фактам. Дмитрий Зимин эту школу прошел до того, как поступил в школу предпринимательства.