Знание - сила, 2003 № 09 (915)
Шрифт:
Следы подобных гляциогидрологических катастроф находят и в горах, следующих вдоль границ современной России, Китая, Монголии и Центральноазиатских республик. Здесь также подпруженные сперва реки постепенно подтачивали плотины, и образованные ими озера обрушивали свое содержимое на предгорья, преобразуя их ландшафт. Четкая картина подобных явлений достоверно описана М. Г. Гросвальдом (Институт географии РАН).
Автор убедительно показывает, что влага ледникового происхождения была тогда настолько обильна, что затопила собою ныне мелководный континентальный шельф Северной Азии. Зона затопления также распространилась на юго-запад, и там были не только прорезаны соединяющие рукава
Сравнительно молодая наука о гляциальных наводнениях, совершившихся в прошлом и ныне, делает лишь первые шаги. Но уже теперь ясно, что без нее в дальнейшем не смогут обойтись такие дисциплины, как геоморфология, седиментология, гидрология, лимнология, не говоря уже о гляциологии.
Геннадий Горелик
Свобода науки и свобода совести
Рисунок Н. Ершова
«В период Возрождения, в XVIII, в XIX веках, казалось, что религиозное мышление и научное мышление противопоставляются друг другу, как бы взаимно друг друга исключают. Это противопоставление было исторически оправданным, оно отражало определенный период развития общества. Но я думаю, что оно все-таки имеет какое-то глубокое синтетическое разрешение на следующем этапе развития человеческого сознания. Мое глубокое ощущение (даже не убеждение — слово «убеждение» тут, наверно, неправильно) — существование в природе какого-то внутреннего смысла, — в природе в целом. Я говорю тут о вещах интимных, глубоких, но когда речь идет о подведении итогов и о том, что ты хочешь передать людям, то говорить об этом тоже необходимо».
Андрей Сахаров. Наука и свобода.
Лион, 27 сентября 1989 года
Очень по-разному откликнулись на мою статью об Андрее Сахарове и его религиозной интуиции. Читатели, похоже, боялись или надеялись увидеть нового теолога — «научного теиста», и — неравнодушные к религии — прежде всего сопоставляли взгляды Сахарова со своими.
Пресечь посягательства клерикальных историографов проше всего с помощью свидетельства православного клирика - священника о. Сергия Желудкова, лично знавшего А. Д. Сахарова: «Андрей Дмитриевич не принадлежит ни к какой из христианских церквей. Но он — величайший представитель единой всечеловеческой Церкви людей доброй совести и воли...». А поставить быструю жирную точку можно словами самого физика: «Если бы я жил в клерикальном государстве, я, наверное, выступал бы в защиту атеизма и преследуемых иноверцев и еретиков!»
Проблема, однако, в том, что о. Сергий Желудков рядом со своим профессионально основательным суждением написал такое: «Всякий раз я уходил от него глубоко взволнованный впечатлениями от обаяния его личности. Не постесняюсь сказать, что это были религиозные впечатления». И еще менее похожи на жирную точку другие — немногие, лаконичные, но недвусмысленные — слова физика о религии.
Однако для историка науки не так важно понять то, чего сам Андрей Сахаров о себе не знал «в глубине души». Интереснее,
«Меня настораживает тенденция Г. Горелика доказать, что Сахаров был верующим человеком. Сахарова скоро некому будет защитить от поверхностного и потенциально несущего много неверного (чтобы не сказать — опасного) взгляда на его личность.
Непонимание ли это или сознательное действие автора — стремление к красивой формуле — я не знаю. Да и все окружающие не знают и не узнают, пока в официальной российской историографии Сахарова не подверстают к известной триаде «Православие, Самодержавие, Народность».
Нет свидетельств, что Андрея Сахарова интересовала теоретическая теология как таковая, что он хотел добавить свое слово к многовековому и многословному богословию. Он не был ни книжником, ни фарисеем, ни христианином, ни научным атеистом. Он был всего лишь свободомыслящим физиком.
Однако, похоже, его интересовала наблюдательная, скажем так, теология. Ему были интересны разно верующие люди, лишь бы они были «людьми чистыми, искренними и одухотворенными», шли к своей вере или атеизму путем свободного чувства и честной мысли. Знал он, однако, и совсем иные формы религиозности, пропитанные лицемерием, нетерпимостью к инакомыслию и бесчувствием к страданиям других. Поэтому легко поверить ему на слово, что в клерикальном обществе он выступал бы в защиту атеистов. Тем более, что атеистами были душевно самые близкие ему люди — отец, учитель, обе жены.
Такое его отношение к религии может показаться совершенно не научным — ведь для науки характерно стремление к универсальности и унификации: уж если не отвергать все формы религии оптом, то искать какой-то общий знаменатель у разных вероучений.
Тенденция к универсальности ярче и успешнее всего проявилась в физике, в XIX веке объединившей электричество и магнетизм, тепло и механику, свет и электромагнетизм. А в XX веке выражение «единая теория» стало, можно сказать, дежурным в фундаментальной теоретической физике, которая была в центре интересов Сахарова.
Религиозные чувства и мысли выходят далеко за пределы физики. И все же поскольку речь идет о позиции Сахарова в поздний период его жизни, самым важным мне представляется его опыт физика-теоретика, в котором важнее были не уже добытые научные истины, а способ поиска истины. Он ведь был не просто физиком по образованию, который занимался наукой «с девяти до пяти», теоретическая физика была его жизненным призванием «круглосуточно».
Обстоятельства могли мешать этому призванию, но не могли его изменить.
Андрей Сахаров «был сделан из материала, из которого делаются великие физики», — сказал академик Виталий Гинзбург. Материал, из которого делаются великие физики-теоретики, несет в себе необычайную способность концентрироваться на обнаруженной «загадке природы» или даже неспособность отвлечься от этой загадки — независимо от того, волнует ли эта загадка коллег или вызывает их скептическую улыбку. Эйнштейн описал свойства этого материала с присушен ему невысокопарностью — упрямство мула и собачий нюх. Или полное доверие к собственному чутью, собственной интуиции.