Знание-сила, 2004 № 10 (928)
Шрифт:
В другой прекрасный день (а я появлялась, как красное солнышко, из Подмосковья, сада и лета) обнаружилось, что в коллектив влилась Марусина мамочка — Люба. Мамочка всегда подразумевалась на рынке при пачках конфеток, печенья и чая. Она торговала с утра до вечера. Какая нелегкая сдернула ее с места и кинула на мою голову? Видно, та же, что подняла из Перми от пьяницы мужа и повела искать счастья в Москве. Как женщина работящая, мамочка и у меня не сидела без дела. Она вязала. А котик Крузи гонял перед ней клубок. Потом, упрятав вязание, взялась окучивать меня тортом и полной кастрюлей супа.
Такое гостеприимство... обязывало. И
— Да за эти художества Америка должна платить мне рент}' пожизненно. А она даже не знает, скольких ненаписанных страниц стоили мне ее граждане. И это называется мировая держава! В двух шагах от посольства вы буквально открыли в моей квартире новый, пятьдесят первый штат, но кому это известно? Да и посольство само... Захватило треть Конюшковской, а на этом месте, чтоб вы знали, наша школа стояла — № 97, которую я окончила, черт бы вас всех побрал!
И уехала, откуда приехала, к себе в сад, под Москву.
Кажется, я сама не поняла, от чего сбежала. Но, распилив пару бревен, наколов кучу дров, обработав несколько яблонь, наконец догадалась. Многолюдие ни при чем. Разве им на Руси удивишь? Как в иностранных энциклопедиях говорится о водке: смертельная доза — литр, но не для русских. Да это просто смешно! Для бывшего советского человека квадратный метр практически безразмерен. Вот тортик — это серьезнее. Нет, тортина, тортище, всесильные башенки с кремом, обставленные шоколадными бомбами. Кажется, их звали «мадлен». Перед ними нельзя устоять. Они метили в мою талию, а за нее тоже надо бороться, как Маруся — за Макса, а мамочка Люба— за место под солнцем.
Настал и третий прекрасный день, когда покладистую Марусю Макс увез за собой в Америку, к большой растерянности мамочки Любы. По старой памяти она приходила к Кэтрин, но спрашивала почему-то меня:
— Вы не знаете, Макс с дефектом?
— Дальше кота мои интересы по этой части не простираются. А вообще-то я знаю, что ему сорок лет и что он бухгалтер.
Любу мучили угрызения совести. Даже утешить хотелось.
— Да не было у Макса с Кэтрин любви! Она выдала его за Марусю, чтоб действовал на нервы не ей, а Марусе. Понимаете? Специально.
Я действительно спрашивала Кэтрин. не жалеет ли она о приятеле. Какой-никакой, недавний, опять же доверенное лицо, а теперь — отрезанный ломоть. «Наоборот, — говорила она, — я очень рада» —
Это уже третий человек в моей жизни, который радуется счастью других. Первый — поляк Моравец — твердил: «Доброта — это гениальность» (восемнадцать лет лагерей в два захода). Второй — ростовский интеллигент Рамзесов с присказкой: «Бескорыстие анонимно» (текущая крыша квартиры, рояль напрокат, кусок хлеба на завтрак). Теперь — Кэтрин, русский вариант хеппи-энда, когда счастье конвертируется в страну проживания. Еше пара-тройка людей — и все родное воскреснет.
Но Люба наахивала свое:
— Ах! Нехорошо получилось...
Так было положено основание для пирамиды из вязаных шапочек, шарфиков, носков, варежек, безрукавок... Так рукоделием мамочка Любочка взялась замаливать Маруси-разлучницы грех.
С этим неуемным рукоделием, похоже, и связано исчезновение «Истории моды». Скорее всего, Любаша тихо взяла книгу на время — попользоваться и вернуть. Кто знал, что меня вдруг зацепит понятие «денди» и я полезу его искать?
Я опять все перерыла, но нашла лишь стопку тетрадей. На верхней обложке надпись: «Отношения и ценности. Мысли Кэтрин Ган о России». Ах, даже так... Надо полагать, тот самый реферат, которым она занималась последнее время. Интересно, за что в нашем уважаемом университете получают «отлично»? А Кэтрин окончила его похвальной студенткой.
«Отношением русского народа к жизни правят климат и размер страны, — начала я читать и дочитала до следующего: — В России любят собраться вместе и сидеть за полночь, и рассуждать о великом. Даже в парламенте дебаты продолжаются не просто годы, но целые столетия. Они все спорят, должны ли принять культуру Западной Европы, тогда как она давно у них под носом. Но русские так заняты своей жизнью, что ничего не видят и ничего не слышат. А если слышат, то тайный смысл слов от них уходит. Когда я сказала своей хозяйке, что моя фамилия Ган в переводе значит «Пушкина», она решила, что это абсурд. Она даже обиделась, как будто Пушкин — их монополия, и нечего лезть. Если подходить к этой фамилии со стороны отца поэта Пушкина, то это абсурд. Если подходить со стороны фамилии его матери Ганнибал, то никакого абсурда нет, а есть два слова вместе: «Ганнибал» означает «ядро пушки», можно «ружейная пуля».
Их великий царь Петр был, как видно, мистическим человеком, он как будто предвидел, что через несколько поколений родится такой же великий человек, как он, и, предчувствуя его судьбу, заложил в фамилию Ганнибал свое видение. Это он дал ее арапу, которого ему привезли из сераля. И крестил его как Петра Ганнибала. Но арап не хотел быть Петром и сделался Абрамом Ганнибалом. Ганнибал сопровождал царя во всех походах. Потом долгое время жил в Париже, вступил во французскую службу. Там же имел много детей от двух жен и любовниц. Остальное можно додумать и допустить, что за много десятков лет некоторые потомки арапа могли потерять за границей часть фамилии и докатиться до Ган.
Моя хозяйка признает фамилию Пушкин только за одним человеком, которого они все не читают, но боготворят, как Иисуса, а моя фамилия должна быть «Балда», так, наверно, посчитала хозяйка. Я уехала от нее, чтобы самостоятельно сделать для русских что-то полезное и доказать, что я все-таки в определенном смысле Пушкина. Душа для русских имеет самую большую ценность, если у кого- то или чего-то она есть. Когда я вышла на дорогу души, то вернулась к ней с Марусей и Максом, чтобы хозяйка видела все сама и поняла, кто порочней...».
Кэтрин, наверное, хотела сказать «любвеобильней», но перепутала слово. Но это ведомо только ей. Вот и узнай, что лучше — держать в руках эту тетрадь или жалеть об «Истории моды»! Что нового дала бы «История»? Что первый денди — англичанин Джордж Брайен Бруммель, что время, когда он жил, — время Пушкина. Все известное, оприходованное, пущенное в оборот. А тетрадь?! Я читала и думала: так кто же из нас Балда — Кэтрин Ган или я? Кто острее, проникновенней чувствует слово? Кто, наконец, порочней? Если, конечно, любовь к России — порок. Да и что такое порок? То, что прежде считалось нормой. Определенно американцы нужны, чтоб давать другим по мозгам и показывать перекрученность на свой собственный лад.