Знают истину танки !
Шрифт:
Голос:
…Заключенного Федотова!
И — рука с пистолетом в затылок. Вспышка! Выстрел!
Плечи Федотова взбросило, голову запрокинуло назад, и мальчишеский стон вырвался в вал!.. Выстрел! Выстрел!..
Еще двумя поспешными вспышками его достреливают, он оседает, исчезает с экрана вниз.
В НАЧИНАЮЩЕМСЯ ЗАТЕМНЕНИИ
голос:
…Заключенного…
Не слышно. Замирание всех звуков.
И вдруг — тот счастливый эстрадный мотивчик, с которого начались воспоминания Мантрова.
Яркий солнечный день
Первая скрипка — С-213. Он беззаботно водит смычком, чуть покачивается. Его довольное жирное лицо улыбается.
незатейливый веселенький мотивчик!
У остекленной двери на кухню, рядом с раздаточным окошком, стоит Абдушидзе в поварском колпаке, халате, с большим черпаком в обнаженных волосатых руках. Он молодцеват, маленькие незаконные усики под носом. Перекладывая черпак из руки в руку, широко размахивает правой:
— Привет, бригадир! Ну как? Отоспался с дороги?
И хлопает в рукопожатие с Виктором Мантровым. Мантров чисто побрит, улыбается, сдержанно, пожалуй, печально. Подходит еще третий заключенный:
— Кокки! Виктор! А куда вас возили?
Абдушидзе с достоинством:
— На суд, куда! На суд! Свидетелями.
Повар и бригадир. Миновали бури.
Эстрадный мотивчик.
КОСАЯ ШТОРКА. ОБЫЧНЫЙ ЭКРАН.
У себя в кабинете сухой прораб в синей шинели, не садясь, нога на стул, кричит по телефону (в окне разгораются алые отсветы):
— Это — политическая диверсия!.. Это явный поджог!.. Их мало танками давить — их надо вешать каждого четвертого!! Цех стоит три миллиона рублей! Если я сяду на скамью подсудимых, то я многих за собой потяну, обещаю!.. Да что наши пожарные? Это — калеки! У одной мотор заглох, у другой шланг дырявый!.. Мобилизуйте конвой, мобилизуйте кого угодно — помогите мне потушить!..
Бросает трубку, бежит к двери.
КОСАЯ ШТОРКА. ШИРОКИЙ ЭКРАН.
Музыкальный удар! Стихия огня!
Пылает тот корпус, сплошь деревянный! Он охвачен с коротких и длинных сторон Огонь, раздуваемый ветром, хлещет вдоль стен, факелами прорывается в окна! Огонь багровый с черным дымом.
И кирпичный. Красный! Алый! Багряный! Розовый. Оранжевый. Золотистый. Палевый. Белый.
Ликует музыка огня!
Обнажились от крыши стройные ребра стропил — и еще держится их клетка, перед тем как рухнуть. Подхваченные восходящими струями горячего воздуха, рев этих струй в музыке, взлетают, рассыпаются и ветром разносятся по сторонам снопы искр, огненной лузги. Чем ярче пожар — тем чернее кажется пасмурное небо.
Со всех сторон по открытому пространству, по серому обтаявшему снегу, по гололедице — сходятся заключенные. Они становятся широким кольцом — поодаль от пожара.
Озаренные всеми оттенками огня — лица заключенных!
Мы непрерывно оглядываем эту вереницу, немного задерживаясь на знакомых.
Очень хмур, очень недоволен полковник Евдокимов (опять в телогрейке и с номерами). Губы закусил. Широкоплечий, на полголовы выше соседей.
С-213. Трясутся толстые щеки. Вполголоса:
— Да что ж это? Что ж это? Надо тушить. На нас подумают, ребята!
Но не шевелятся соседи.
Прокаленные и перекаленные зэки. Раз горит — значит, так нужно.
Даже злорадство на лицах: строили сами, сами сожгли, ничуть не жаль.
Кишкин, озаренный огнем, декламирует с преувеличенными жестами:
— Прощай, свободная стихия!
Гори, народное добро!
Соседи смеются.
Лица, лица, Ни на одном нет порыва тушить.
Непроницаемое лицо Мантрова. Он не напуган и не рад. Он вернулся к своему постоянному умному самообладанию.
Но любованием, но волнением озарено лицо старика в блещущих очках, Он щепчет:
— По-хороны ви-кингов!
Сосед:
— Почему?
— Скандинавский обычай. Когда умирал герой, — зажигали ладью умершего и пускали в море!
— Светло-оранжевое торжество победившего пожара. Полнеба в нем.
Крыши нет — сгорела. Невозбранно горят стены цеха — борта ладьи убитых викингов… И ветер гнет огромный огонь — парусом! Облегчение и в музыке. Смертью попрали смерть.
А прораб, путаясь в шинели, шапка на затылке, бежит вне себя перед цепью неподвижных заключенных:
— Что за зрелище? Что вы стоите и смотрите? Подожгли — и смотрите?
Вслед ему на драной рыжей лошаденке едет спокойный старый казах в санях с лопатами.
БЛИЖЕ.
Прораб бежит и кричит:
— Надо тушить! Бригадиры! Мантров! Полыганов! Надо тушить!
Маленький Полыганов (с ним поравнялся прораб). Невозмутимо:
— А как? — тушить?..
Прораб размахивает руками:
— Как тушить?! Вон лопаты разби… разби… раздавайте людям! Снегом засыпайте!
Убежал дальше. Вместо него в кадр въезжает лошадь и голова казаха со щиплой бороденкой, в рыжей шапке (сам казах сидит ниже). До чего ж спокоен казах! — как идол в степи.
Полыганов оскалился (не он ли и поджег?..):
— Что ж, ребята, приказ — лопаты брать. Снег руби — и кидай туда. Кидай.
Над санями. Безучастно разбирают лопаты.
ИХ ЖЕСТЯНОЙ ГРОХОТ.
ОБЩИЙ ВИД
пожара. Уже падает сила огня. Уже стены местами выгорела до земли. И — жалкие мелкие человеческие фигурки копошатся вокруг.
Набирает силу звука — заупокойная месса.
БЛИЖЕ.
О, лучше б их не заставляли! Эти не совместимые с пожаром медленные подневольные движения рабов.
Мы движемся, движемся перед их растянутым фронтом. Они скребут лопатами лед — и бросают жалкие горсти его в нашу сторону, в нашу сторону. Лица их, красные от огня, злорадны и скорбны.