Знают истину танки !
Шрифт:
Заупокойная месса!
Маятник. Мы не видим, где он подвешен (над экраном где-то). А низ его очень медленно качается по экрану, самым видом своим обомшелым показывая, что считает не часы. Он переходит в одну сторону, снимая с экрана догорающий пожар, заменяя его скудным выжженным степным летом, которое мы видим через колючую проволоку.
И проходит в другую сторону, заменяя лето пеленой и сугробами зимы (но неизменна осталась колючая проволока).
Качанье. Опять лето.
Качанье. Опять зима.
Последним вздохом умерла музыка.
Последним качанием маятник открывает нам
ОБЫЧНЫЙ ЭКРАН.
Снизу вверх по нему медленно движется белая бумага, на которой с канцелярской красивостью выписано
и голос Мантрова, содрогаясь, повторяет эти слова раздельно:
ПОДПИСКА О НЕРАЗГЛАШЕНИИ
Я, Мантров, Виктор Викторович, даю настоящую подписку при своем освобождении из Равнинного лагеря МВД СССР, в том, что я никогда и никому не разглашу ни одного факта о режиме содержания заключенных в этом лагере и о событиях в лагере, которым я был свидетель.
Мне объявлено, что в случае нарушения этой подписки я буду привлечен к судебной ответственности по Уголовному Кодексу РСФСР.
Бумага останавливается на последних строчках. С верха экрана над ней выдвигается ручка с пером. Виден обшлаг защитного кителя с небесным кантом. Снизу навстречу ей появляется тонкая нервная рука Мантрова.
Берет перо. Подписывается. На это время рука в кителе скрывается,
затем, сменяя руку Мантрова, возвращается с тяжелым пресс-папье
и неторопливо промокает, раскачивая, раскачивая
ВСЁ КРУПНЕЙ
пресс-папье.
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
Взрыв наглой эстрадной музыки, хохот саксофона.
Белая скатерть во весь экран, и та же самая рука Мантрова тянется за рюмкой. Уносит ее.
Виктор пьет. Опустив рюмку, смотрит горько…
…на первую скрипку. Тот играет и, кажется, насмехается.
Лицо у него такое же толстое и внешне добродушное, как у…
НАПЛЫВОМ
что это? С-213? Нахально оскалился, покачиваясь в такт, подмигнул!
ШИРОКИЙ ЭКРАН.
Вот и весь оркестр. Нет, это почудилось. Никакого С-213. Ресторанные оркестранты.
И весь ресторан на веранде. Розово-фиолетовые цветы олеандров заглядывают в ее пролеты.
Альбина берет Виктора за руку:
— Вам больно вспоминать! Не надо! Не надо!
Муж золотистой дамы:
— Да и какой дурак это придумал — старое ворошить? Сыпать соль на наши раны!
Ест с аппетитом. Дама:
— Вспоминать надо только хорошее! Только хорошее!
И Виктор согласен. Он нежно смотрит на
Альбину. Вот она, истина и жизнь! — хорошенькая девушка, цветок на груди.
Только хохочущая музыка раздражает, напоминает…
Соединенные на столе руки — мужская и женская. Похожи на т е. И не похожи.
Молодые встают:
— Мы хотим побродить.
Старшие кивают:
— Идите, конечно, идите.
И Альбина, а за ней Виктор проходят между столиками
под арку входа — Ресторан «Магнолия» — и спускаются к нам по ступенькам, держась за руки. Навязчивая музыка глуше и исчезает.
Завернув по аллейке с розовой ватой цветов, они останавливаются в уединенном уголке.
Альбина, волнуясь:
— И не надо ничего рассказывать! Я все понимаю! — мой отец умер в лагере. Но вы победили все ужасы, вы оказались сильнее других!
Виктор:
— Давайте забудем! Давайте все забудем!.. Помогите мне забыть! Соединяются в поцелуе.
ПО ВСЕМУ ЭКРАНУ
сверху вниз начинают сыпаться струйки желтого песка. Сперва тонкие, отдельные, потом все шире и оплошней, — и вот уже густым обвалом, тем самым обвалом, каким засыпало работяг в траншее, закрыло от нас целующихся.
Как будто чьи-то руки — пять пальцев и еще пять — хотят выбиться из песка, но тщетно.
Поглощает и их.
Сыпется, сыпется желтый песок забвения.
Наискосок по нему, налитыми багровыми буквами, проступает строка за строкой посвящение фильма:
ПАМЯТИ ПЕРВЫХ, ВОССТАВШИХ ОТ РАБСТВА,
ВОРКУТЕ,
ЭКИБАСТУЗУ,
КЕНГИРУ,
БУДАПЕШТУ,
НОВОЧЕРКАССКУ…
Я мало верил, что этот фильм когда-нибудь увидит экран, и поэтому писал его так, чтобы будущие читатели могли стать зрителями и без экрана.
Пусть же не посетуют на меня режиссер, оператор, композитор и актеры. Они, разумеется, свободны от моих разметок.
1959 Рязань