Зной
Шрифт:
Когда она включила двигатель «доджа», Гектор стоял в двери своей мастерской, под лупившим вовсю, даром что времени было только половина десятого, солнцем, и махал ей толстой лапой. Он принадлежал к числу тех мужчин, которые не потеют. И вместо пота стирал со лба пыль.
— Поосторожнее на дорогах! — крикнул он.
Глория почему-то ожидала прощания менее прозаического. Но что он мог знать? Для него она была всего лишь приехавшей с большим опозданием далекой родственницей одной из покоившихся на кладбище женщин. Ему было чем заняться — он резал камень. И ничего более реального для Гектора не существовало.
Стронув машину с места, она помахала ему рукой. Воздух приятно овеял ладонь. Пока машина не выехала на шоссе, Глория держала руку выставленной за окно и представляла себе, как прибавит сейчас скорость и оторвется от земли.
ОНА ЗАЕХАЛА НА ЗАПРАВОЧНУЮ СТАНЦИЮ. На сей раз здесь распоряжался взрослый мужчина с ослепительной лысиной и усами, из которых получились бы отменные протезы сурочьего хвоста. Бак «доджа» он наполнил, не произнеся ни слова.
Принимая от него сдачу, Глория сказала:
— У вас очень умные сыновья.
Он заморгал — как если б она ткнула его пальцем в пупок.
— Да. Верно.
— Передайте им привет от меня, хорошо?
— А вы кто?
— Яо Мин.
КАРТА ГЕКТОРА ПРЕДЛАГАЛА ЕЙ остановиться в нескольких сотнях ярдов после поворота на ведущую к кладбищу дорогу. Подъезжая к этому месту, она наблюдала за тем, как земля становится голубой, влажной, подвижной, а затем в одно мгновение иссыхает.
Глория вышла из машины. Она знала — именно здесь Карл слетел с дороги. По одну сторону от шоссе простиралось дно огромного озера Агуас-Вивас, ставшее ныне приютом мертвых. По другую тянулась бескрайняя пустошь, кочковатая и бугристая, как плохо заправленная постель. Где-то здесь и лежал Карл. Глория невольно улыбнулась. Надо же, целую пустыню в свое распоряжение получил.
Мальчика похоронили ближе к дороге, чем его мать. Глория, спотыкаясь, спустилась с насыпи. Зной усиливался с каждой минутой. Ненароком коснувшись одного из надгробий, мимо которых она проходила, Глория обожгла ладонь. Посасывая большой палец, она сверилась с картой и обнаружила, что стоит прямо перед нужной ей могилой.
Нет — перед какой-то другой.
Ага, вот он. Камень размером с книжку в бумажной обложке. Глория опустилась на колени, чтобы прочесть надпись.
Бог любил его.
Или же Бог пожелал его.
Темы для разговора с ним у Глории отсутствовали. В конце концов, он был младенцем.
Однако уходить, ничего ему не сказав, было как-то неправильно, и потому Глория, откашлявшись, выскребла из памяти застрявший в ней кусочек колыбельной.
Для тебя я с утра на ногах, Для тебя я шью целый день. Для тебя вечерами готовлю еду, О тебе нонами молюсь. Мое утро любовно разбудит тебя, Мой день приоденет тебя, Мой вечер насытит тебя, Моя ночь принесет тебе сны.Ярдах в ста от этой находилась могила матери; ее надгробие было немного больше.
Глория попыталась представить себе, что это такое — в шестнадцать лет вынашивать дитя. Сама она в этом возрасте училась в школе, думала о колледже. Еще и доктором-то стать не собралась. Время шло тогда медленнее, потому что не имело конечной точки.
Она поговорила с Глорией, рассказала ей о Хозе. То есть сначала она называла его Карлом, но потом спохватилась и попросила прощения. Рассказала о его диете, о бизнесе, о благотворительности. О чувстве юмора и набожности. Засмеялась, произнеся: «Он был такой забавный»; описала ужас, который испытала, услышав его последнее телефонное сообщение.
О последних пяти месяцах Глория рассказывать не стала. Они касались скорее ее, чем его.
Так она и говорила, пока не исчерпала весь свой запас описаний и занятных историй. К этому времени у нее уже гудело в перегретой солнцем голове.
— Вот и все, что я знаю, — сказала она и ушла.
ОТЪЕЗЖАЯ, ГЛОРИЯ НАБЛЮДАЛА В ЗЕРКАЛЬЦЕ заднего вида за тем, как кладбище уходит под воду.
Глава тридцать вторая
На то, чтобы прийти в себя, Глории потребовалось время. Она не хотела никого видеть, ни с кем говорить, считала, что справляться с последствиями пережитого должна самостоятельно. Сообщения, поступавшие на ее автоответчик, она игнорировала, — два из них пришли от директора средней школы, еще парочка от подруг, не понимавших, куда она подевалась. По крайней мере, хоть кому-то ее не хватает, и то хорошо.
Несмотря на изнурительную усталость, она провела первые две ночи, цепляясь то за одеяло, то за края кровати, накрывая голову подушкой, чтобы заглушить эхо выстрелов; избавиться от едкой вони обожженной кожи и сгоревшего пороха, от ударившей в нее теплой струи. Она поднималась, шла в уборную и бегом возвращалась в кровать, испуганная тенями ветвей и перезвоном ветряных колокольчиков, которые, по уверениям ее домовладельца, наполняли дом положительной энергией ци.
И дело было даже не в ощущении вины, а в ужасе перед тем, что она позволила подвести себя к самому порогу смерти. Глория всегда гордилась своим здравым смыслом. В чем же было дело?
Не в любовных утехах. Не в состоянии ее ума. И определенно не в том, что историю Карлос рассказал весьма убедительную.
В скуке, решила Глория. Соединившейся с одиночеством. Обзаведись-ка ты хобби, сказала она себе.
Ей казалось, что она провела в Мексике год, а не пару дней. В Агуас-Вивас время выглядело совсем иначе, оно становилось там бесконечно медленным и бесконечно знойным.
А в Лос-Анджелесе уже почти наступило Рождество. Люди здесь либо весело щебетали, либо помышляли о самоубийстве. Либо и то и другое сразу.
Почувствовав себя немного оправившейся, Глория позвонила в школу и сообщила, что, к сожалению, вынуждена отказаться от вакансии. Она решила поискать работу иного рода. В какой-нибудь большой компании, где можно быть безликой и беседовать с коллегами, не обзаводясь среди них друзьями. Впрочем, и оставаться на такой работе до конца своей жизни она не собиралась.