Зной
Шрифт:
Она показала ему пятерку. Портье не шелохнулся, и Глория повернулась, чтобы уйти.
— Пятнадцать, — сказал он.
— Я и так предлагаю вам больше того, что она стоит, — сказала Глория. И снова продемонстрировала пятерку: — Берите, не то я нажалуюсь вашей матери, что вы пьянствуете на работе.
— Начнем с того, сеньора, что мать-то мне эту бутылку и купила.
Портье принял от нее деньги, одним глотком выдул треть текилы и отдал бутылку Глории.
— А пилы у меня все одно нет, — сказал он.
Возвращаясь
Увидев бутылку, он спросил:
— Что это?
— Текила.
Карлос неодобрительно покачал головой:
— Вы же знаете, мне нельзя.
— Это чтобы рану стерилизовать.
— Не будет от нее проку.
— Какой-нибудь да будет.
— Ага. Она меня гепатитом наградит.
— Откиньтесь назад.
Глория забралась на кровать, приложила к горлышку бутылки чистую бумажную салфетку, плеснула на нее текилы и принялась легкими поначалу мазками, нажим которых она постепенно увеличивала, обрабатывать порез на лбу Карлоса.
— Почти и не болит уже, — сказал он.
— Вот и хорошо.
— Вы делаете это, как настоящий профессионал.
— Прослушала курс экстренной медицинской помощи. В колледже.
— Так это вас там научили раны текилой обрабатывать?
— Первое, чему нас там научили: «Вы — первая линия обороны».
— То есть?
— Проблемы решаются в больнице. А нас учили тому, что необходимо сделать, чтобы человек не умер между рестораном и отделением скорой помощи.
— Каким еще рестораном?
— Тем, в котором он подавился. Это всего лишь пример. Хотя по большей части нас именно этому и обучали — оказанию первой помощи подавившемуся и задыхающемуся человеку. — Глория подобрала под себя ноги, склонилась поближе к Карлосу: — Я, например, умею производить срочную коникотомию.
— Что?
— Не знаю, как оно будет по-испански. Это когда человеку вскрывают горло, чтобы он мог дышать.
— Traqueostomia.
— Нет, не то, — сказала Глория. — Так называется долгая операция по установке постоянной дыхательной трубки. А я говорю о срочной мере, к которой прибегают, когда дыхательное горло перекрыто, а прием Хеймлиха не срабатывает. Ты протыкаешь мембрану… вот здесь. — Она провела пальцем под кадыком Карлоса; шея у него оказалась теплой и гладкой. — И специальным инструментом удерживаешь путь для воздуха открытым. А если инструмента у тебя нет, используешь соломинку для коктейля — что?
— Вы забавная.
— Чем это я забавная?
— Да нет, не забавная, — поправился он. — Энтузиастка.
— Я говорю о том, чем мне хотелось заниматься.
— Понимаю. И по-моему, получается у вас очаровательно.
Глория взяла свежую салфетку.
— Удивительно, что я вообще еще что-то помню.
— Думаю, из вас получился бы замечательный врач. — Он щелчком отправил докуренную сигарету в корзину для мусора. — Я даже согласился бы, чтобы вы проделали со мной эту, как ее? Кони…
— Коникотомию. Да вам и выбирать не пришлось бы — вы бы валялись без сознания.
— Ну, если такое со мной когда-нибудь случится, считайте, что я дал вам карт-бланш, загодя. Только сначала все же попробуйте на мне Хеймлиха.
— Договорились.
Она добавила на салфетку текилы.
— Оу. Как по-вашему, похож я на моего отца?
Глория на миг замерла:
— Немного.
— Бабушка говорила, что я пошел главным образом в мать, — сказал он. — Но это вряд ли могло быть чистой правдой. Увидев в каталоге его фотографию, я принялся изучать себя, стараясь понять, что мне досталось от него.
— Вам могло достаться и то, чего нельзя увидеть.
— Ну да. Чувство юмора или… склад ума.
— Он был довольно сухим человеком.
— Мне и это по душе. Вы слышите его во мне, когда мы разговариваем?
— Бывает, — ответила она. (И гораздо чаще, чем она была готова признать.) И добавила: — Но вы все же другой человек.
— Ну да.
Пауза.
— Странно. Он сидит во мне, хочу я того или нет. Это одна из причин, по которым я хотел увидеть отца. Я все время ношу его, так сказать, в себе, так почему же не посмотреть на него во плоти.
Он пододвинулся поближе к Глории:
— А ваш отец?
— Мама никогда о нем не рассказывала.
— Но ведь и замуж после его смерти она не вышла.
— Мама? — Глория усмехнулась. — Нет.
— И что вы об этом думаете?
— Что я об этом думаю?Ничего не думаю. Так сложилась жизнь. У меня была мать, она жила сама по себе, а больше в нашем уравнении никто не присутствовал.
— Еще одна наша общая черта, — сказал Карлос. — Одна из многих.
Она кивнула, увлажнила текилой новую салфетку:
— Ну и воняет же эта штука.
— Мне можете не рассказывать. Она едва не угробила мою жизнь.
— Так вы ее пили? Текилу?
— Вопрос скорее в том, чего я непил. Хотя текила мне не так чтобы нравилась.
— Мне тоже.
— А что вы пьете?
— Ничего не пью. — Новая салфетка. — Даже пьяна ни разу в жизни не была.
— Ни разу?
— Когда мы с Реджи познакомились, он потратил первый наш месяц на попытки меня напоить, а я — на старания увернуться от стаканов и рюмок, которые то и дело подносились к моим губам. — Она покончила с раной на лбу и занялась окружавшими ее царапинами. — Позже он сказал, что именно мое упорство его больше всего и заинтересовало.