Зной
Шрифт:
— Конечно.
Он снова надел наушники и вернулся в вестибюль.
Глория неторопливо вела машину на северо-запад и вскоре миновала поворот на Агуас-Вивас. Раздражительный водитель пронесся мимо нее, гудя и помигивая фарами. Посмотрев на карту она обнаружила, что заехала далековато, развернулась и проехала назад пятнадцать миль, пока не увидела поворот к кладбищу. Дорога огибала кладбище и тянулась дальше. Глория на тридцать миль углубилась в пустыню. Луна высвечивала очертания слегка поднимавшихся над горизонтом столовых гор, похожих на значки половинной паузы. Решив наконец, что она заехала в пустыню достаточно далеко, Глория свернула с дороги, питая надежду, что пережитое ею потрясение и усталость будут к ней снисходительны. Выбрала место за плотной порослью кактусов, опустила на четверть дюйма стекло и заперла дверцы машины. Откинула взвизгнувшую спинку сиденья, закрыла глаза и погрузилась в сон.
НЕТ, НЕ ПОГРУЗИЛАСЬ. Не смогла.
Его лицо, и бах бах бах,и выплеск липкой, пахучей жидкости, как из кровавого бифштекса, из очень кровавого. Всю эту долгую ночь Глория изнывала от желания выпить воды; слюна ее была горька.
Что, если она ошиблась. Да нет, он готов был убить ее.
А она никогда еще не убивала.
Глория открыла дверцу, наполовину вывалилась, придерживая ее, из машины и извергла струю рвоты — и продолжала извергать одну за другой, пока ничего, кроме желчи, в струях не осталось.
Незадолго до восхода солнца она очнулась от самого глубокого, в какие впадала за последние три дня, сна, оставившего ее потной, тугоподвижной, злой. В машине клубился парок. Глория вылезла из нее, оставив дверцу открытой — пусть проветрится, — повращала бедрами, пытаясь ослабить узлы, в которые завязался ее крестец. Перекрестила ноги и согнулась, постаравшись коснуться пальцев; перекрестила иначе и снова согнулась, разминая спину. Пустыню освещала заря, студеная, но обещавшая адский зной.
Его лицо, пистолет, дыра в горле. Она стряхнула с бедра воображаемые брызги крови.
«Посмотри на меня. Посмотри. Посмотри».
Ну вот, ей уже и голос его мерещится.
«Посмотри на меня».
Самозащита.
«Прошу тебя, Глория, прошу прошу прошу прошу».
Реджи сказал бы: «Тебе следовало сразу его пристрелить».
Она сцепила за спиной руки, нагнулась, и ей показалось, что у нее того и гляди треснет позвоночник. Руки у Карлоса были в обхвате раза в два больше, чем у нее. Скорее всего, он ее просто раздавил бы.
Однако она здесь, а Карлос утекает в щели пола. Правда, чувствует она себя старой тряпкой.
И при этом ощущает, как ни странно, воодушевление.
Наверное, прямо в эту минуту ночной портье говорит матери: «Ах да, они просили заглянуть с утра пораньше в его номер». Сколько еще пройдет времени, прежде чем зазвонит телефон Фахардо?
Ей и Tenienteесть что обсудить.
НА ЕДИНСТВЕННУЮ УЛИЦУ Агуас-Вивас пала роса. Глория остановила машину перед мастерскими каменотесов, пытаясь сообразить, где бы ей подождать Фахардо.
И вздрогнула от громкого металлического лязга.
Лязгнуло где-то внутри «Г Лопец-Каравахаль» — мастерской преуспевающей, с отпечатанными на машинке похвальными отзывами. Правда, свет в ней не горел.
Глория взглянула на часы. Семь утра.
Лязг повторился, за ним последовал дробный перестук резца.
Она постучалась в дверь мастерской. Мгновение спустя занавеска за стеклом двери сдвинулась и прямо перед глазами Глории объявился окруженный сеткой морщин глаз. Занавеска вернулась на место, дверь отворилась.
– ?Si? —спросил из темноты мужской голос.
— Извините, что потревожила. Я жду TenienteФахардо и хотела спросить, нельзя ли мне посидеть у вас. На улице холодно.
Каменотес вышел на свет. Ростом он был с Глорию — плюс два дюйма жестких седин. Подтянутый, морщинистый, с древним индейским лицом, он, одетый в рабочие брюки и белую рубашку, выглядел каким-то неправдоподобным. С шеи его свисали защитные очки и маска, все тело покрывала поблескивавшая пыль.
— Входите, — сказал он. Голос его звучал, как тихо кипящая в кастрюльке вода.
Глория поблагодарила и пошла за ним по темному коридору с неровным полом. Чтобы сохранить равновесие, она похлопывала ладонями по стенам, но все равно спотыкалась, когда ноги ее цеплялись на неровности грубо обструганных половиц.
Потом ей легла на локоть ладонь, приведшая ее в темноватую комнату с письменным столом, на котором стояли календарь и плетеная корзинка с чахлым вьющимся растением. Два кресла, наполненная карамельками в обертках керамическая чаша с выщербленными краями. Одна стена сплошь завешана глянцевыми фотографиями импозантных надгробий — густоцветными, уже покрывшимися посередке сеточкой трещин. Если бы не они, Глория могла бы решить, что попала в приемную педикюрши.
— TenienteФахардо раньше девяти не приезжает, — сказал хозяин мастерской, ведя ее дальше. — Я всегда слышу его машину. Я — Гектор.
За приемной располагалась каморка с нераспечатанной коробкой cerveza [76] , высоким картотечным шкафчиком и дверью, которая вела в ватерклозет со стойкой для металлической умывальной раковины.
За каморкой последовало третье помещение, сырое, показавшееся Глории бесконечным. Пахло в нем, как в пещере; противоестественная сырость и сочившийся влагой пол пытались внушить Глории мысль, что ее уже начали переваривать. Штабеля необработанных каменных плит, затянутых паутиной и осыпанных кальцитовой крошкой, поднимались от пола на высоту в десять футов. Как удавалось владельцу мастерской спускать верхние плиты на пол, было загадкой. Глория решила, что они лежат здесь с начала времен. Впрочем, вскоре она увидела небольшой вилочный погрузчик, клыки которого были покрыты боевыми шрамам. Погрузчик чем-то походил на его хозяина.
76
Пиво (исп.).
В центре этого помещения находилось подобие операционной. Металлический стол, утвержденный на куске желтоватого гранита размером в две спаривающихся коробки овсяных хлопьев. Рядом с ним — набор резцов. На краю стола свисала с крюка ручная шлифовальная машинка, от которой уходил, извиваясь, в неведомое шнур питания. Над всем этим нависала рабочая лампа с гнущейся шеей. Клубы пыли и водной взвеси завивались друг вокруг друга, перемежаясь, проникая один в другого и исчезая в раззявленной пасти вентилятора.