Зодчие. Скитания
Шрифт:
Каменщики ушли. Андрей отправил со Щупом письмо родителям и послал деньги, заработанные на ордынцевской стройке. Этого должно было хватить старикам на несколько лет.
Проводив друзей, Голован сидел один, в грустном раздумье. Когда-то удастся ему побывать в Выбутине? Увидит ли он Булата, своего старого наставника? Хорошо ли он сделал, послав отцу все деньги? Быть может, стоило оставить часть на выкуп Булата?
Но сердце говорило Андрею, что он поступил хорошо. Еще неизвестно, жив ли Булат, а старые отец с матерью, вскормившие и вспоившие его, бедствуют…
Размышления Голована были прерваны стуком отворяемой двери. Подняв голову, Андрей увидел Акима Груздя.
– Али что позабыли? – удивленно спросил зодчий.
Аким Груздь хитро улыбнулся, постучал указательным пальцем по кончику носа. Подмышкой он держал тощий узелок.
– Я сяду, Ильин, у меня к тебе дело.
– Говори, дядя Аким, слушаю!
– Бирюком [104] ведь тебе придется в новой избе сидеть. Не заскучаешь?
– У меня дела много будет.
104
Бирюк – волк, в переносном смысле – одиночка.
– Так! Оно, конечно, и постряпать, и постирать, и печь истопить. Парочку тебе надобно…
Андрей рассмеялся:
– Да ты не сватом ли ко мне пришел? Я жениться не собираюсь.
– Не собираешься? – Аким вздохнул с облегчением. – Ну, так я… я жить с тобой остаюсь, Ильин! – бухнул он и вытер пот с лица. – Вот и пожитки мои!
Он развернул старенькие портки и рубаху, углядел в стене деревянный гвоздь. Повесив пожитки, скрестил руки на груди и уселся поплотнее.
– Что это ты надумал, дядя Аким? А как же домой?
– Эх, какой у меня дом! Разве не знаешь, что бобыль я? Да и ты на чужой стороне сирота. А сойдутся два бобыля – вот и семья готова… Неужто выгонишь, Андрюша? – Голос каменщика звучал задушевно. – Тебе ли тратить время на стряпню, на печку, на пустые бабьи дела! Коли у тебя такое соображение на зодческое художество, должон ты большие дела делать. А я тебе все обхлопочу, будь спокоен! Я, брат, шти сварю!..
Голос его пресекся, маленькие слезящиеся глаза смотрели на Голована с мольбой. Андрей растрогался, протянул Акиму руку:
– Коли так – живи! Будешь мне заместо отца…
Старый каменщик, хлопая Андрея по плечу, взволнованно бормотал:
– Ну вишь… ну как же… Один горюет, а двое воюют… Уж мы с тобой!..
Аким оказался преданным товарищем. Его хозяйственные заботы освободили Андрею много времени. Федор Григорьевич разнес по Москве весть, что у него во дворе живет знатный мастер-строитель, и у Голована сразу нашлось много работы.
В том же году, как Щуп с артелью ушел на родину, Головану довелось встретиться на улице лицом к лицу с Мурдышом. Тиун узнал бывшего княжьего холопа. Он ухватил
– Попался, беглец!
– Я тебя не знаю! – спокойно ответил Голован.
– Не знаешь? Зато я тебя знаю! Ты Семейко Никаноров, извечный холоп нашего господина Артемия Оболенского!
– Не знаю, про кого ты говоришь, человече! – промолвил Голован сдерживаясь, чтобы не наброситься на Мурдыша с кулаками. – Коли хочется тебе сведать, кто я таков, иди к государеву стольнику Ордынцеву Федору Григорьевичу. От него узнаешь, что я московский зодчий Андрей Ильин…
Тут не вытерпел Аким Груздь, давно в нетерпении переминавшийся с ноги на ногу:
– Да что ты байки баешь с этим побродягой, Ильин? Отойди-ка, я с ним поговорю по-своему!
Тряся реденькой бороденкой, Груздь проворно засучил рукава.
Из толпы, которая уже собралась вокруг, послышались гневные голоса:
– Да что же это такое, хрестьяне? Боярские приспешники рады весь свет закабалить! Али мало их, собак, о прошлом годе учили?..
Яростные лица москвичей, сверкающие взоры так перепугали Мурдыша, что он рад был, когда выбрался из толпы, отделавшись парой здоровых тычков под ребра.
Глава XII
Пушечный двор
У московских придворных было в обычае собираться по утрам у царского дворца. Потолкавшись на площади часа полтора-два и вдоволь посплетничав, дворяне расходились, за исключением тех, кого выкликали царские спальники.
В один из июньских дней 1548 года Федора Ордынцева вызвали к царю. Стольник вошел в палату с душевным трепетом.
Восемнадцатилетний Иван сидел в кресле.
Царь был одет роскошно. Его голову покрывала черная бархатная скуфейка, расшитая крупным жемчугом. На царе была длинная, почти до пят, малиновая ферязь с рукавами до полу, перехваченная кованым золотым поясом.
Холодные глаза царя смотрели спокойно и властно из-под черных, почти сросшихся бровей. Тонкий, с нервными, подвижными ноздрями нос сбоку походил на орлиный клюв. От углов тонких, плотно сжатых бескровных губ шли две глубокие складки.
Жесткое это было, недоброе лицо, и чувствовалось в нем сознание огромного могущества, недоверие и презрение к людям. Но вдруг царь улыбнулся, глядя на смущенную фигуру молодого стольника, и черты его лица смягчились, подобрели.
– Подойди поближе, Федор! – приказал царь. – Слушай мою речь, будет она о важных делах…
Федор подошел потупив голову.
– Знаю я тебя давно, – продолжал царь, – знаю и твое прилежание к книжному ученью. И, думается мне, понапрасну толчешься ты по утрам у моего дворца, на то много есть других охотников. Надо тебе настоящее дело дать, и дело такое я нашел. Наша неудача военная меня хотя и огорчила весьма, но отнюдь не отвратила от мысли исконную русскую землю, захваченную безбожными казанцами, под нашу высокую руку вернуть.
Иван углубился в воспоминания о своем первом неудачном походе на Казань. Воспоминания эти были тяжелы для его самолюбия…