Золотая цепь
Шрифт:
Мне очень хотелось спросить, где Молли и давно ли Дюрок вернулся, так как хотя из этого ничего не вытекало, но я от природы любопытен во всем. Однако на что я решился бы под открытым небом, на то не решался здесь, по стеснительному чувству чужого среди высоких потолков и прекрасных вещей, имеющих свойство оттеснять непривычного в его духовную раковину. Все же я надеялся много узнать от Попа.
– Вы устали и, наверное, голодны? – сказал Поп. – В таком случае пригласите меня к себе, и мы с вами позавтракаем. Уже второй час.
– Да, я приглашаю вас, – сказал я, малость недоумевая, чем
– Прекрасно, стрескаем, – подхватил он с непередаваемой интонацией редкого иностранного слова, – но вы не забыли, где ваша комната?
Я помнил и провел его в коридор, второй дверью налево. Здесь, к моему восхищению, повторилось то же, что у Дюрока: потянув шнур, висевший у стены, сбоку стола, мы увидели, как откинулась в простенке меж окон металлическая доска и с отверстием поравнялась никелевая плоскость, на которой были вино, посуда и завтрак. Он состоял из мясных блюд, фруктов и кофе. Для храбрости я выпил полный стакан вина и, отделавшись таким образом от стеснения, стал есть, будучи почти пьян.
Поп ел мало и медленно, но вина выпил.
– Сегодняшний день, – сказал он, – полон событий, хотя все главное еще впереди. Итак, вы сказали, что произошла схватка?
Я этого не говорил и сказал, что не говорил.
– Ну, так скажете, – произнес он с милой улыбкой. – Жестоко держать меня в таком нетерпении.
Теперь происшедшее казалось мне не довольно поразительным, и я взял самый высокий тон.
– При высадке на берегу дело пошло на ножи, – сказал я и развил этот самостоятельный текст в виде прыжков, беганья и рычанья, но никого не убил. Потом я сказал: – Когда явился Варрен и его друзья, я дал три выстрела, ранив одного негодяя… – Этот путь оказался скользким, заманчивым; чувствуя, должно быть, от вина, что я и Поп как будто описываем вокруг комнаты нарез, я хватил самое яркое из утренней эпопеи:
– Давайте, Молли, – сказал я, – устроим так, чтобы я надел ваше платье и обманул врагов, а вы за это меня поцелуете. И вот…
– Санди, не пейте больше вина, прошу вас, – мягко перебил Поп. – Вы мне расскажете потом, как все это у вас там произошло, тем более что Дюрок, в общем, уж рассказал.
Я встал, засунул руки в карманы и стал смеяться. Меня заливало блаженством. Я чувствовал себя Дюроком и Ганувером. Я вытащил револьвер и пытался прицелиться в шарик кровати. Поп взял меня за руку и усадил, сказав:
– Выпейте кофе, а еще лучше, закурите.
Я почувствовал во рту папиросу, а перед носом увидел чашку и стал жадно пить черный кофе. После четырех чашек винтообразный нарез вокруг комнаты перестал увлекать меня, в голове стало мутно и глупо.
– Вам лучше, надеюсь?
– Очень хорошо, – сказал я, – и, чем скорее вы приступите к делу, тем будет лучше.
– Нет, выпейте, пожалуйста, еще одну чашку.
Я послушался его и, наконец, стал чувствовать себя прочно сидящим на стуле.
– Слушайте, Санди, и слушайте внимательно. Надеюсь, вам теперь хорошо?
Я был страшно возбужден, но разум и понимание вернулись.
– Мне лучше, – сказал я обычным своим тоном, – мне почти хорошо.
– Раз
– Говорите как самому себе!
– Я не ожидал от вас другого ответа. Скажите мне… – Поп откинулся к спинке стула и пристально взглянул на меня. – Да, скажите вот что: умеете вы лазить по дереву?
– Штука нехитрая, – ответил я, – я умею и лазить по нему, и срубить дерево, как хотите. Я могу даже спуститься по дереву головой вниз. А вы?
– О нет, – застенчиво улыбнулся Поп, – я, к сожалению, довольно слаб физически. Нет, я могу вам только завидовать.
Уже я дал многие доказательства моей преданности, и было бы неудобно держать от меня в тайне общее положение дела, раз требовалось уметь лазить по дереву. По этим соображениям Поп, – как я полагаю, – рассказал многие обстоятельства. Итак, я узнал, что позавчера утром разосланы телеграммы и письма с приглашениями на сегодняшнее торжество и соберется большое общество.
– Вы можете, конечно, догадаться о причинах, – сказал Поп, – если примете во внимание, что Ганувер всегда верен своему слову. Все было устроено ради Молли; он думает, что ее не будет, однако не считает себя вправе признать это, пока не пробило двенадцать часов ночи. Итак, вы догадываетесь, что приготовлен сюрприз?
– О да, – ответил я, – я догадываюсь. Скажите, пожалуйста, где теперь эта девушка?
Он сделал вид, что не слышал вопроса, и я дал себе клятву не спрашивать об этом предмете, если он так явно вызывает молчание. Затем Поп перешел к подозрениям относительно Томсона и Галуэя.
– Я наблюдаю их две недели, – сказал Поп, – и, надо вам сказать, что я имею аналитический склад ума, благодаря чему установил стиль этих людей. Но я допускал ошибку. Поэтому, экстренно вызвав телеграммой Дюрока и Эстампа, я все-таки был не совсем уверен в точности своих подозрений. Теперь дело ясно. Все велось и ведется тайно. Сегодня, когда вы отправились в экспедицию, я проходил мимо аквариума, который вы еще не видели, и застал там наших гостей, всех троих. Дверь в стеклянный коридор была полуоткрыта, и в этой части здания вообще почти никогда никто не бывает, так что я появился незамеченным. Томсон сидел на диванчике, покачивая ногой; Дигэ и Галуэй стояли у одной из витрин. Их руки были опущены и сплетены пальцами. Я отступил. Тогда Галуэй нагнулся и поцеловал Дигэ в шею.
– Ага! – вскричал я. – Теперь я все понимаю. Значит, он ей не брат?!
– Вы видите, – продолжал Поп, и его рука, лежавшая на столе, стала нервно дрожать. Моя рука тоже лежала на столе и так же задрожала, как рука Попа. Он нагнулся и, широко раскрыв глаза, произнес: – Вы понимаете? Клянусь, что Галуэй ее любовник, и мы даже не знаем, чем рисковал Ганувер, попав в такое общество. Вы видели золотую цепь и слышали, что говорилось при этом! Что делать?
– Очень просто, – сказал я. – Немедленно донести Гануверу, и пусть он отправит всех их вон в десять минут!