Золотая формула
Шрифт:
– Манна?.. – поинтересовался Мишка.
– В общем, да, манна. Мне вдруг несказанно повезло и…
– Тебе повезло, что ты переспал с женой магната, – сказал Мишка.
– Не могу не согласиться. Действительно, мне невероятно подфартило. Мне посчастливилось быть соблазненным женой медиамагната. Я так неистовствовал в постели, что она из признательности согласилась мне помочь. Она уговорила мужа вложиться в мой книжный проект. Этих денег с лихвой хватило и на издание, и на раскрутку. В результате выиграли все.
– А ты откуда это знаешь?
– Да она мне сама рассказала. Она вообще такая хулиганка, эта моя миллионерша.
– Я всегда говорил, что ты растленный тип! – сказал Мишка. – Ты дорого продал свое тело, прибарахлился, купил машину, с которой не хочешь расставаться, несмотря на то, что она дымит как паровоз!
– Черт с ней, с машиной. Если честно, я никогда не любил сидеть за рулем. Главное, что я вынес из всей этой истории, это то, что внутренний настрой зависит от внешних…
Тут взгляд Петьки случайно упал на часы.
– Царица небесная! – завопил он. – Почти семь! Я же опаздываю!
Оказывается, через минуту он должен быть у метро, где его ждет встреча с очень серьезной девицей, какой-то рафинированной особой из института США и Канады.
Уже стоя в дверях, он строжайше предупредил нас:
– Я скоро вернусь. Не один! Прошу вас хотя бы на сегодняшний вечер оставить вашу гнусную привычку все сводить к разговорам о взаимоотношении полов. Будто других тем нет! И не материтесь. Даже шепотом! Она очень интеллигентная и скромная девушка, и, хотя исповедует широкие взгляды, не испорчена нашим грубым веком. Сашенька из хорошей семьи. Папа у нее директор Публичной библиотеки, а бабушка переводила Пруста!
Последний довод сразил меня, и я сказал, что буду нем как рыба.
Мишка раскачивался на стуле и с беззаботным видом что-то напевал.
Соловей тут же повернулся к нему.
– Тебя это касается в первую очередь, мой милый друг, – сказал он со змеиной улыбкой, – вижу, вижу, тебя распирает желание мне нагадить. Но прошу тебя, как друга прошу, воздержись! Миша, ты же воспитанный и благородный человек. Только попробуй, подлец, сказать при ней какую-нибудь гнусность, и я расскажу твоей нынешней жене, что ты изменяешь ей со всеми моими бывшими женами!
Мишка продолжал раскачиваться на стуле. Соловей произнес с надрывом, почти плачущим голосом:
– В последний раз прошу тебя – воздержись! Сделай это ради меня!
Сказав это, Петька пулей вылетел из квартиры и вприпрыжку помчался встречать свою пассию.
– Ты слышал? Интеллигентная и скромная девушка из института США и Канады! – фыркнул Мишка. – Широкие взгляды! Наверняка какая-нибудь кикимора, обсыпанная перхотью. Да еще на костяной ноге. Он обожает таких. И что ей остается, этой кикиморе? Да то и остается,
Мы с Мишкой выпили и опять налили.
– Этот наш Петька, он же такая скотина! – сказал Мишка. – Ты знаешь, он подвержен влияниям, это заметно, когда читаешь его творения. Любая его книга говорит сама за себя. Я могу безошибочно угадать, что Петька читал накануне – перед тем как засесть за очередной роман. Если от его книги пованивает Джойсом, вернее, бараньими почками на углях, которые оставляют во рту отвратительный привкус с отдаленным ароматом мочи, – значит, перед этим он до одури накачался «Улиссом». Если я вижу, что он никак не может расправиться с предложением, которое начинается на одной странице, продолжается на второй, а заканчивается на третьей, то можно с уверенностью утверждать, что он только что осилил Льва Толстого или Маркеса.
Мишка грязно выругался.
– Был я тут у него. Сидит в своем порыжелом кожаном кресле, уткнувшись в монитор, и думу думает. «О чем скорбишь?» – спрашиваю. Он медленно поворачивает голову и смотрит на меня. «Что тебе нужно, мизерабль?» – отвечает. И все это так высокомерно, словно я насекомое, а он слетел с золотого облака, где только что гарцевал на Пегасе… Пусть он только появится здесь с этой своей кикиморой на костяной ноге! Широкие взгляды… Я ей покажу такие широкие взгляды!
Из меркантильных соображений Соловей раз в неделю в Литинституте читает лекции по теории прозы. На самом деле он часами треплется со студентами, рассказывая им анекдоты о знаменитых писателях, а потом с чувством исполненного долга сломя голову несется в кассу за своими сребрениками.
– Я слышал, он нанял «негра», – сказал я.
– Только не нанял, а закабалил. Петька, он… вот же пройдоха! – Мишка засмеялся. – Петька, значит, навесил одному талантливому студиозусу хвостов, и тому ничего не оставалось, как согласиться. Теперь Соловей кормит «негра» сырым мясом и держит в подвале. И тот строчит за него романы…
– А ты почему ничего не пишешь?
Когда-то Мишка увлекался поэзией и даже издал книжечку стихов. И, насколько могу судить, совсем не плохих.
– А о чем мне писать? О вставной челюсти? Можно, конечно. А что? Стоматологическая сага о пародонтозе! Баллада о золотых фиксах! Дело в том, что моя поэзия никому не нужна. Время и я пришли к непреодолимым противоречиям. Мы противостоим друг другу. Мы несовместимы. Нынешняя читающая публика меня не поймет. Ей подавай дешевое пойло. Оно будет хлебать его лоханями. Я непонятый гений. Я стою над толпой, которая смотрит себе под ноги и не видит меня.
– А Соловья она видит?
– А Соловья она видит. Потому что Соловей не возвышается над толпой. Он одного с ней роста. Это и привлекает обывателя. Нынешнему дураку-читателю нравится, что писатель такой же дурак. Когда я просматриваю Петькины книги… Словом, мне кажется, я не роман читаю, а скачу на бешеной кобыле по целинным и залежным землям. Или в шторм на утлой лодчонке пересекаю Ла-Манш. Он работает в рваном ритме, этот наш Соловей-пташечка. Причем он крайне неразборчив в средствах. Например, живописуя душераздирающую сцену расставания, он барабанит языком Аристофана, а когда хочет рассмешить читателя, берет на вооружение мрачную лексику Кафки.