Золотая голова
Шрифт:
Ларком мог и не вещать дальше. Замысел Рика стал мне ясен. Пускай в бою он впадал в безумие берсерка, но что касается поединков или провокаций, могущих привести к поединку, — тут Рик Без Исповеди вполне способен был действовать холодно, расчетливо и зло. Ладно, дадим юноше выговориться. Несмотря на то что он-я уверена — успел повторить эту историю с десяток раз, прежде чем она приобрела нужную стилистическую гладкость.
— Итак, Вирс-Вердер, видя дряхлую карету без герба и без охраны, в самых грубых выражениях требует очистить дорогу. А из недр ея является с приятственной улыбкой на устах и со шпагой в деснице Рик Без Исповеди и заявляет, что по знатности и древности своего рода вправе заграждать дорогу кому угодно и где угодно. А потому извольте, сударь, отвечать
Рыцарю пришлось перевести дух — настолько захлестывал его восторг. Понятно. Что собой представляют мальчики Рика, я видела. Лично мне они не нравились, но в драке я предпочла бы, чтоб они оказались на моей стороне.
— Вирс-Вердер, разумеется, понял, что теперь, если он попытается отделаться от Рика с помощью слуг, не миновать кровопролития. Вмешается дворцовая стража, которая пока что наблюдала со стороны, прочие дворяне и их свитские… там собралось немало зрителей. Иные, чтобы лучше видеть и избегнуть давки, взобрались на крыши карет и удобно расположились там, как в ложах театра. О тех, кто смотрел в окна дворца и прилегающих к площади домов, я и не говорю… Однако, если бы кругом взялись за оружие, многие зрители с охотой обратились бы в участников — это же Эрденон… Но только не Вирс— Вердер. Он предпочел извиниться, заверил, что Альдрик его неправильно понял… Альдрик же не унимался и, как он выражается в подобных случаях, от injuria verbalis перешел к injuria realis. Сказал, что тот, кто бесчестит достоинство дворянина, заслуживает пощечины, но он-де брезгует прикоснуться к подобному трусу рукой, — и незамедлительно хлестнул его по лицу перчатками. Вирс-Вердер возопил, что не потерпит такого и обратится к герцогскому правосудию. На что Альдрик мирно отвечал, что, коли перчаток для вразумления недостаточно, он сейчас возьмет трость, и это будет еще любезность с его стороны, поскольку хамскому отродью, пусть и прикрывшемуся титулом, более пристало угощение хлыстом. Но до этого дело не дошло. Вирс-Вердер ретировался во дворец. Альдрик за ним не последовал.
Еще бы, подумала я. Если бы Рик взаправду был вне себя от гнева, как прикидывался, он позабыл бы о том, что во дворце запрещено обнажать шпагу под угрозой заключения в крепости. Но он действовал хладнокровно и вполне учитывал такое развитие событий.
— И что же он предпринял дальше? Ждал, пока ВирсВердер вынужден будет покинуть дворец?
— Не долго — не более часа. Он просто не мог уехать раньше — ему не давали прохода с изъявлениями восхищения. Но толпа возле дворца не расходилась до самой ночи. В ожидании появления Вирс-Вердера послали даже за факелами и фонарями. Однако затем стража потребовала, дабы все разошлись. Я не знаю, кто приказал стражникам вмешаться — сам Гарнего или кто-то из его советников, но причина очевидна: при всем удовольствии, которое они, вероятно, получили от зрелища, они не желали, чтобы под окнами дворца разыгрался непристойный фарс. И стража, хотя и с некоторыми усилиями, сумела оттеснить любопытствующих с площади. Пользуясь этим, Вирс-Вердер сумел покинуть спасительные стены дворца, а к рассвету уехал из Эрденона. Надо ли говорить, что утром едва ли не половина местных дворян направилась с визитом к Альдрику? И первыми были офицеры гвардии — поблагодарить былого сотоварища за то, что избавил их от грозящего позора заполучить такого шефа полка — поскольку происки Вирс-Вердера в Эрденоне не были тайной. Через день его светлость подписал патент, который я имел счастье доставить вам.
Получалось, что замыслы Альдрика, казавшиеся самыми дикими из всех, что предлагались на совещании, оказались самыми благоразумными. И что удачным разрешением проблемы все заговорщики, а Тальви в особенности, обязаны Альдрику. Что— то меня здесь смущало. Слишком уж гладко и удачно. Я оглянулась на полковника. Помимо Каллиста, он казался наиболее здравомыслящим человеком во всей компании, и не худо было бы выслушать его замечания на сей счет. Но Кренге предпочел отмолчаться, только хмыкнул и отпил вина, словно салютуя в честь победы. Возможно, он признавал правомерность любых действий, когда они приносили результат. Достойная точка зрения.
— Но вы представляете значение того, что произошло? — Чувства душили юного рыцаря. — Вирс-Вердер сейчас для всего Эрденона хуже чем покойник! Слишком очевидно его ничтожество. Подумать только — титулованную особу при стечении многочисленного общества и под сенью дворца бьют по лицу, и что же? Граф убегает и прячется! Злейший из врагов не сумел бы столь убедительно смешать его имя с грязью, сколь он сам. Воистину он заслужил, чтобы ему, по древнему обычаю, обрубили, в знак трусости, угол герба — тот самый, где их род, претендуя на родство с Йосселингами, поместил изображение единорога…
Я первый раз слышала о таком обычае. Выверты, как сказал бы полковник.
— Козел бы ему больше подошел, чем единорог, — пробормотала я.
— О нет, — возразил Ларком, — козел в гербе ему совершенно не подобает. Ведь в геральдике это животное есть символ упорства…
Я посмотрела ему в глаза и убедилась, что он вполне серьезен. Ничего не поделаешь. Лучше сменить тему. И не выяснять, какие перчатки были у Рика. Я и так догадывалась, что не шелковые. При всей его трепетной заботе о красоте рук и гладкости кожи.
— А что слышно относительно послания к императору?
Ларком вздохнул.
— К сожалению, ничего определенного. Фрауэнбрейс сообщает, что передал послание в собственные руки канцлера Тьяцци, но до сих пор не получил ответа. Правда, прошло еще очень мало времени… Самитш тем не менее опасается, что в окружении канцлера есть люди ВирсВердера, точнее, его жены, и они могли выкрасть послание, пока оно еще не было прочитано императором.
— Это возможно? — спросил полковник у Тальви.
— Вряд ли. Скорее они постарались его задержать. Но если сильно припекло, могли и выкрасть.
— Значит, пока Альдрик умыл Вирс-Вердера здесь, он переиграл вас в Тримейне?
— Фрауэнбрейс может повторить ход — неужто ты думаешь, что он не оставил себе такой возможности? Но это уже не имеет значения, поскольку Дагнальд и ВирсВердер очистили поле.
Вошел Ренхид, и Тальви оборвал фразу. На всем протяжении ужина нас никто не обеспокоил — очевидно, так было приказано. Должно было произойти нечто крайне важное, если Ренхид решился нарушить распоряжение хозяина. Он мялся в дверях, не находя в себе сил произнести что-либо внятное, и наконец просто поднял руку и разжал кулак.
На его ладони лежал черно-белый перстень.
Тальви дал Ренхиду знак приблизиться. Забрал у него печатку, потом проговорил:
— Ступай. Скажи ему — пусть отдыхает. Передай господам Гормундингу и Бикедару, чтоб готовились и поднимали остальных.
И пока Ренхид поспешно удалялся, неторопливо надел перстень на палец.
— Что происходит, черт побери? — не выдержал Кренге.
— Происходит? — Тальви взглянул на черно-белый рисунок оникса, потом на лица гостей. — Возможно, уже произошло. У меня есть основания полагать, что его светлость Гарнего V Йосселинг близок к последнему издыханию либо уже отправился к праотцам.
— Откуда вы узнали? — Эйсанский рыцарь смотрел на него с почти суеверным почтением.
— Не знаю, поставил ли Альдрик вас в известность, что врач герцога — наш сторонник. Еще в Бодваре я передал ему перстень с условием, что, когда тот вполне уверится в близости смертельного исхода, он вернет перстень одному из моих людей. Я оставил там двоих, чтобы они поочередно неотлучно были вблизи дворца. Таким образом, посланник успел покинуть город раньше, чем Ион Лухтер закрыл ворота.
— Ты уверен, что лекарь не перекуплен и не предал тебя? — спросил Кренге.