Золотая Колыма
Шрифт:
Перечеркнул двумя жирными штрихами реку и сбоку написал: «Порог Неожиданный. Проходить левой протокой, осмотреть». И начал вслух рассуждать:
— А ведь этого порога ни Макар, ни Кылланах не видели, потому о нем и не говорили. Лет десять назад его, вероятно, не было. А протока, по которой мы пробились, служила основным руслом. Так, Степан Степаныч?
— Бывает,— согласился тот.— На дурных речках всякое бывает.
— Конечно, эти камешки специально для нас выросли,— усмехнулся Алехин.
Билибин его вроде и не слышал, продолжал вслух мечтать:
—
Малтан пахали пять дней. Точнее, три дня пахали, два плыли. После Неожиданного встретилось еще одно опасное место, но миновали его благополучно.
На шестые сутки вынесло плоты в Бохапчу. Река — широкая, полноводная, быстрая. Плыть по ней одно удовольствие. Правда, недалеко от устья Малтана пришлось потабанить с километр, но камней было немного. На карте так и написали: «Порог Широкий. Длина 1 клм, плыть без осмотра».
А дальше опять одно плесо сменялось другим. Вода, как простыня, выутюженная доброй хозяйкой, без единой складочки. И течение приличное. Не хотелось приставать к берегу даже на ночлег. Шли по восемнадцать часов, от зорьки до зорьки. Наверстывали время, упущенное на непредвиденные задержки.
Вечерело. Смеркалось уже. Звезды высыпали. В начале сентября звезды на Колыме еще как августовские — крупные, яркие и такие низкие, что, кажется, рукой достанешь. В гладкой, тугой, как ртуть, воде они отражались, словно в зеркале. Плыли будто по Млечному Пути, держа курс на Полярную звезду. Красиво плыли!
Последнее плесо оказалось очень длинным, течение замедлялось. А уже всем было известно, что такое затишье — обязательно перед порогом или сильным перекатом. И все были настороже, чутко вслушивались, не шумит ли впереди... Но слышно было лишь, как журчит, тонко позванивая, водица под плотами.
Капитаны перекликались: .
— Пристаем, Юрий Александрович? — спрашивал Раковский с «Разведчика».
— Потянем еще! — отвечал Билибин со своего «Даешь золото!»
И тянули.
А тихо было так, что когда кто-то шепнул: «Медведя», то все — на «Разведчике» и на втором плоту — вытянули шеи, словно гуси, и вперились в темноту.
В темноте у поворота на песчаной косе, под густой навесью тальника, что-то копошилось: одна фигура большая, другая маленькая. Очень похожи на медведицу с медвежонком.
Сам Степан Степанович — за двустволку, заряженную жаканами. Сергей Раковский — за пятизарядный винчестер. И Миша Лунеко — за свое оружие, которое у него то стреляло, то чихало. Все нацелились, забыв про весла.
На втором плоту увидели, что на первом изготовились к стрельбе, и тоже: матрос Чистяков — за берданку, лоцман Алехин, заядлый охотник,— за двустволку и даже капитан Билибин, хотя охотником никогда не был,— за новенький, купленный на Семеновском базаре, «Саведж», небольшую американскую винтовку, из которой он еще ни разу не стрелял. Охотничий азарт захватил всех.
Один лишь Демка, охотничий пес, спал, свернувшись калачиком, и не новел носом. Плыл он в этот день на плоту «Даешь золото!». Его Юрий Александрович любил и всегда чем-нибудь вкусным приваживал, вызывая некоторую ревность Степана Степановича...
Итак, все, кроме Демки, нацелились и вроде бы команду ждали, чтоб пальнуть залпом... А на берегу в это время большая фигура, видимо, услышав что-то с реки, приподнялась и начала поворачиваться. И Степан Степанович, и Алехин, и Чистяков, и Раковский, и Билибин, и Лунеко, как они после признавались, уже готовы были в этот момент нажать на курки, и чуть было не грянул залп из шести стволов...
И грянул бы, если б не Сергей Раковский!
Он в этот миг увидел: над большой фигурой вдруг вспыхнула и погасла искорка — и истошно закричал:
— Люди!
Свой винчестер отшвырнул, ногой вышиб из рук Степана Степановича двустволку, спиной загородил ружье Миши.
На «Даешь золото!» остолбенели. С разгона второй плот ударился в борт первого, оттолкнулся от него и по быстрине полетел вперед. А за ним течением, бьющим от берега, понесло и выбросило на ту же быстрину и «Разведчика».
— Тас! Тас! — кричали люди с берега.
На «Даешь золото!» никто якутского языка не знал. Не сразу поняли, что такое «тас». А может, и поняли, да в себя еще не пришли...
С «Разведчика» Раковский крикнул:
— Камни! Порог!
Билибин, Алехин и Чистяков схватились было за стяжки и весла, но было уже поздно.
Плот «Даешь золото!» заскрипел всеми связками и носом полез на камни. Корма с грузом, портящимся от подмокания, опустилась в воду.
Демка успел прыгнуть на торчащий из воды торец и там неплохо устроился. А Билибин, Алехин и Чистяков скатились в воду. Она была ледяная, но они в горячке этого не почувствовали. Ногами дно достают, а устоять не могут: течение сбивает, и дно из-под ног будто выскальзывает.
А тут «Разведчик», хотя на нем веслами били вовсю, стал напирать на «Даешь золото!». Он на два аршина меньше, но тоже с людьми-то не меньше тонны!
Билибин, Алехин и Чистяков ощетинились шестами, пытались упереться ими в «Разведчика» и отвести его, но под ногами никакой опоры. И тогда, не сговариваясь, они толкнулись навстречу «Разведчику», уперлись руками в его передний край, а ногами в свой плот.
Так общими усилиями отворотили плот, отвели его и вытолкнули с быстрины к берегу. Билибин, Алехин и Чистяков вскарабкались на «Разведчика», На «Даешь золото!» остался один Демка.
Выбирая направление слива, «Разведчик» аккуратно обошел камни с застрявшим между ними плотом и мягко чокнулся в невысокий обрывистый бережок. Раковский и Лунеко выскочили с веревками и, обмотав их вокруг тополей, пришвартовали плот.
Билибин, а за ним и остальные — все бросились к якутам:
— Медведи, живы! Живы, медведи!
Этот порог так и на карте обозначили — Два Медведя.
ЖИВЫ, МЕДВЕДИ!
Морщинистый безбородый якут с трубкой в беззубом рту и черноглазый скуластый мальчонка лет двенадцати стояли там же, на песчаной косе, под густой навесью тальника, У них в ногах валялась верша — рыбачили.