Золотая корифена
Шрифт:
Глубоко затягиваясь дымом, Стась рассказывает, как все случилось.
Мы молчим. Остываем. Курим. Потом Корин втаскивает в «Корифену» нашу прохудившуюся шлюпку и выдергивает затычку. Облегченно вздохнув, шлюпка выпускает из себя остатки воздуха, сплющивается, расстилается перед нами куском прохладной, мокрой резины.
— Вырубай, двигатель, — кивает Валентин головой Скачкову, — Леднев, вскрывай ящик в носовой банке. Там должны быть красные ракеты. Надо сигналить. Иначе не найдут. Нас далеко отнесло. Ветром и течением. Я отвинчиваю крышку. В просмоленной коробке лежат ракеты. Б промасленной тряпке тяжелая ракетница. Палец нажимает на рычаг, и ракетница разламывается, ствол опускается, как у старинного револьвера «Смит-и-Вессон». Тяжелый патрон туго входит в ствол.
— Давай. Вверх…
Сухо грохнув, ракета
— Плохо, — говорит Валентин, — так ракету и с полмили не увидишь. Дай-ка мне.
Он стреляет не вверх, а чуть опустив руку. Ракета делает полукруг и, взорвавшись над самой водой, исчезает в волнах. Раз за разом громыхает ракетница. Ракеты то уходят в тучи, то, еще не сгорев, падают в океан.
— Последняя, — говорю я.
Валентин чешет стволом ракетницы у себя за ухом. Думает. Потом машет рукой: надо стрелять. Судно где-то недалеко, они ищут нас… Они должны увидеть ракеты. Еще раз темноту прорезает огненная кривая. Потом вспышка под самыми тучами — и ослепительное, тревожное пламя освещает на несколько секунд беспокойную, в черных горбах поверхность залива. Наступает темнота. Даже звезд не видно. Это тучи закрыли от нас небо. Они ползут над нами, лохматые, зловещие. Тучи дышат холодком. Они, как тяжелые, перегруженные бомбардировщики, неторопливо скользят над океаном, как бы выискивая цель. Того и жди, что раскроются невидимые люки и на наши головы обрушатся многие тонны воды.
— Надо делать факелы, — предлагает Скачков,
— Да, — соглашается Валентин, опускаясь на банку. — Стась, развинчивай весла, Коля, режь одеяла. Быстрее, ребята.
Через несколько минут одно из одеял разодрано в длинные полосы. Корин наматывает их на палку; Скачков обливает ее соляром и поджигает. Чадно дымя, огонь жадно урчит, торопливо пожирает материю. Блики огня скачут по волнам, по лодке, по нашим встревоженным лицам. Венке это очень нравится; и ракеты и факел. Он радостно кричит и в восторге кувыркается на брезенте.
Проходит час за часом. Горят наши одеяла, чадят дымным пламенем. Падают в воду обгоревшие лохмотья, вся лодка усыпана легкими хлопьями сажи. Мучительно хочется спать. Глаза слипаются, в висках остро и больно постукивают, звенят молоточки. Прыгает, скачет неяркий огонь факелов по волнам, с надеждой вглядываемся мы в темноту, но нет, не видно нашего «Марлина». Кругом непроглядная ночь, тяжелые тучи над головой и пустынная вода.
— Все… кончились одеяла, — слышу как сквозь сон голос Корина. — Ха, задаст нам боцман! Придется денежки в бухгалтерию вносить.
— Спишут… — откликается хрипловатым баском Петр.
— Вместе с нами…
— Замолчите, Корин, — обрывает его Валентин. Когда он злится или нервничает, то даже с друзьями разговаривает на «вы». — Скачков, поливайте матрацы соляром. Свяжите их проволокой вместе.
— А как будем спать? — ворчит Стась. Облитые соляркой, соломенные матрацы прыгают рядом на волнах. Скачков подносит к ним тлеющий факел, и солома вспыхивает ярким пламенем. Матрацы были очень хорошо просушены днем. Пламя с гудением вгрызлось в их нутро и подскочило к черному, низкому небу. Длинные красные искры, подхваченные ночным ветром, несутся над водой и падают в нее вдалеке от лодки и костра. Но недолго полыхает костер из наших матрацев, пламя сникает, хиреет: вода уже напитала нижние слои соломы. Снова становится темно.
Пошел ливень. Шумный и веселый, он впрыгивает в нашу лодку тысячами холодных струй, смывает сажу с ее бортов, с наших лиц и рук. Безропотно, как автоматы, мокрые и дрожащие от холода, выплескиваем воду за борт. Когда ливень умчался дальше, мы втроем, прижавшись друг к другу, забиваемся под брезент. Валентин остается дежурить. Под утро меня будит Корин:
— Вставай. Твоя вахта. Вот сигнальный факел, вот спички. Если увидишь огни — зажигай.
Холодно. Сырая рубаха липнет к телу. В одеяло бы запутаться, но одеяла нет: сожгли. Под брезентом крутится, кашляет Скачков. Наверно, простыл наш Петька. Пытаясь разогреться, я машу руками, приседаю. Но нет. Все так же холодно… черт, Африка называется. Ветер ровно дует в корму. Чтобы лодка не болталась, а шла ровно. Скачков соорудил еще с вечера плавучий якорь — с кормы опущен в воду канат с двумя пенопластовыми буйками. Обхватив себя руками и
Светлеет. Тучи неохотно расползаются, между ними яркими полыньями розовеет небо. Чуть потеплело. А может, просто рубашка просохла на ветерке. Нет, потеплело. Солнца еще не видно, но уже ощущается его горячее дыхание.
Прилетели две птицы олуши. Живут в океане такие птицы из отряда альбатросов. Обе ослепительно белые, с черными концами крыльев. Прилетели, покружились над «Корифеной», попытались сесть на пенопластовый буек, но не получилось. Их перепончатые лапы все время соскальзывали с буйка, и птицы с сердитыми криками падали в воду. Обидевшись, они улетели прочь. Наверно, искать косяки сардины или анчоуса. Нам часто приходилось видеть, как они ловят рыб — прямо с высоты пикируют Б воду. Почти без всплеска вонзаются птицы в волны и хватают зазевавшуюся рыбку. А потом долго сидят на воде, поправляя массивными, желтыми клювами перья на груди и крыльях.
Вот и акула. Вдоль самого борта проскользнула ее темная длинная тень. Эта, пожалуй, побольше, чем та, что преследовала нас вчера. Акулы очень терпеливы и настойчивы. Они неделями сопровождают суда, подбирая из воды все, что падает с судна: остатки еды, бумаги, тряпки. В середине рейса с кормы сдуло ветром Венино полотенце. А спустя трое суток я обнаружил его в животе пойманной акулы. Веня постирал его, потому что боцман отказался выдать новое, мотивируя, что Венька, мол, разбазаривает казенное имущество. И Веня до сих пор утирается злополучным полотенцем, от которого, как его ни стирай, исходит кисловатый акулий запах.
Акула. Уже проснулась. Рыщет. Или вообще не спала? Плыла за нами в темноте? Все что-то ждет. Проплыв вдоль лодки, акула разворачивается и опять подходит к «Корифене» с кормы.
Время, Сколько там? Пора будить Скачкова. Его вахта.
Петр просыпается сразу, лишь только я касаюсь рукой его плеча. Уж такая привычка — проснуться сразу. Петр — помощник капитана, штурман. Он несет на «Марлине» ежесуточную вахту: четыре часа днем, четыре ночью. И поэтому привык легко и быстро стряхивать с себя сон.
— Как там? — спрашивает он, растирая лицо ладонями.
— Все так же, Петя. Пусто. Тихо. Небо чистое, опять будет зной…
Теперь и мне можно лечь поспать. Но я не тороплюсь. Сейчас посижу десяток минут вместе с Петром, а потом прикорну к широкой спине Корина. Поговорю немного с Петром. Он мне нравится. Даже не знаю чем. Может, своей немногословностью, серьезным отношением ко всему, чем бы ни занимался. Может, тем, что в свои двадцать семь лет исколесил чуть ли не всю Атлантику и побывал во многих странах мира. Петр прилично знает английский язык, и мне правится, как он после вахты, обойдя судно и убедившись, что все в порядке, не валится па койку в своей каюте. Он забирается в тень, где-нибудь под спасательными шлюпками и сосредоточенно вчитывается в страницы учебника: зубрит английский. Мне нравится, что он коллекционирует марки. Причем не всякие разные, а лишь те, на которых изображены животные, птицы, рыбы. Петр любит природу. А это очень важно в человеке — любовь к природе.