Золотая корифена
Шрифт:
В каюту входит разомлевший от жары Огнев, Хороший, приятный парень. Где мы только не побывали вместе, в каких только широтах не качала нас морская волна! Симпатичная физиономия у моего друга, серые, спокойные глаза. Но порой в море бывает так, что от одного взгляда на приятную физиономию напарника по каюте хочется завыть: ух и надоело же все!
Жду. Готов проглотить на пари ржавый гвоздь, что Огнев сейчас предложит сыграть партию в шахматишки. Не в шахматы, а именно в „шахматишки“… И не сыграть, а „сгонять“.
Гулко
— Сгоняем в шахматишки? А?
Нет, все же тяжело в море. По пять-шесть месяцев… в такой жарище. Стиснув аубы, я дергаю ногой и закрываю глаза… Шахматы… шахматишки. В этом рейсе на переходах и по вечерам мы „сгоняли“ их с Веней уже сто пять раз. Пятьдесят две партии выиграл Огнев, двадцать три — я. Остальные вничью.
Венька еще раз зевает и говорит;
— Сдрейфил, значит?
— Б-рр… отстань…
Фу… кажется, отстал. Но это не все. Готов еще раз держать пари, если Огнев не потянется к гитаре. Точно; тот достает из рундука гитару.
Я сбрасываю простыню. Сажусь на койку. Мне очень хочется вырвать из огневских рук противную, расстроенную и пересохшую гитару и треснуть своего симпатичного друга по рыжеватой голове. Не сильно, слегка. Но все же треснуть…
— Только попробуй, — угадывает мою мысль Огнев и крепко стискивает в руках гриф, напружинивается.
Откинувшись к переборке спиной, я с шумом выдыхаю воздух. Усмехаюсь; нет, зачем же его по башке гитарой? Он же хороший парень. Сколько мы проплавали вместе, где только не побывали! А хандра? Бывало и раньше. Пройдет…
Стукнув в дверь, втискивается в каюту Корин. Вытерев потное лицо, говорит:
— Алло, парни, есть предложение: пока суд да дело. Искупаться…
— Капитан скорее позволит себя побрить от пяток до ушей, чем разрешить. Ты же знаешь его: „Акулы скушают. Кто отвечать будет?“
— Ха! А зачем нам его просить?
— А как же?
— Очень просто: кто-то должен нечаянно упасть за борт, а мы бросимся спасать. И все окей! Кстати, я
смотрел: акул сейчас не видно. Ни одного плавника на поверхности…
— Кто же упадет?
— Кто? Сейчас решим.
Корин вынимает из коробки три спички, у одной отламывает головку.
— Кто вот эту, без серы, вытащит, тот и сиганет в океан. Тяни…
Веня потянул — с головкой, я потянул — без…
— Вот и все. Вставай, Коленька. Тебе повезло.
— Ты считаешь, что мне повезло? — Я поднимаюсь, выглядываю в иллюминатор. — А вдруг акула… скушает?
— Ерунда, — успокаивает меня Корин, — парни Ива Кусто тысячи раз ныряли в Красном море. Там акул как колюшек в деревенском пруду: кишат, И что же? Только раз одному парню ноги отгрызли…
Мы выходим в коридор и сталкиваемся с Валентином.
— По-пойдемте к капитану, — говорит он, — дело есть…
В капитанской каюте прохладнее, чем внизу; два больших окна-иллюминатора распахнуты и в них врывается морской ветер.
Капитан кивает нам тяжелой, с крупными чертами лица головой и, подергав мочку правого уха — это у него такая привычка, — закрывает за нами дверь.
— Рассаживайтесь. Можно курить. Вот сигареты… Капитан любит, когда мы бываем в его каюте. По вечерам.
Он у нас добродушный, приятный дядька. Eщe молодой, но полнеющий и лысеющий. Молодожен, женился совсем недавно. Все было недосуг. Все в морях. Капитан мягок и добр. И поэтому он, пожалуй, чаще, чем следует, строго хмурится и говорит грозным голосом. Бот как сейчас.
— Получена радиограмма от начальства. Читаю: „После консультации промышленниками зпт целях ознакомления подводными течениями квадрате Б тр. 346 проведите серию двтч десять двенадцать суточных станций тчк рейс продляем двадцать суток…“
— Черта с два! — восклицает Огнев. — Ну четыре-пять станций, а они? Десять!.. Ему там хорошо в кабинете, а нам? Eщe двадцать суток!..
— Тише, пожалуйста, — останавливает его капитан и продолжает: „…продление рейса согласия команды и научной группы…“ Все.
— Нет уж, дудки! — горячится Вениамин. — Что ни рейс, то продление. Но мы же люди, черт возьми!
Капитан разглаживает на столе ладонью радиограмму, предлагает:
— Пожалуйста, ваши мнения, Я уже разговаривал с матросами, штурманами, механиками. Особых возражений нет…
— Как с двигателем? — спрашивает Валентин, вдавливая окурок в большую розовую раковину — пепельницу.
— Скоро потопаем. Кстати, кто не хочет остаться на продление, я могу отправить домой. На „Макрели*… Они идут из Такоради. Через недельку встретимся. Итак, пожалуйста… Корин?
— Ха, я всегда „за“. Меня дома никто не ждет,
— Хорошо. Леднев, пожалуйста. Ваше мнение. …За окнами-иллюминаторами колышется длинной пологой зыбью океан. В воде сверкают тысячи, миллионы ослепительных брызг. Солнце. Это его огненные осколки переливаются острыми, жгучими лучами в волнах… В каюте капитана прохладно: сквознячок. Но и здесь каши лица блестят капельками пота. А дома сейчас мороз. Снег, На кормушке под нашим окном солидные толстяки снегири и хлопотливые синицы. Наташа ходит на каток… покупает игрушки к новогодней елке. А я… я уже четвертый год зиму провожу в тропиках. И вот опять…
Капитан закуривает новую сигарету, поднимается, шагает по каюте.
— Не торопитесь. Обдумайте все, — слышу я его голос, — у меня тоже… меня ребенок ждет дома, Я его еще не видел. Но надо. Лучше, если это сделаем мы. Итак, Леднев?
— Остаюсь,
— И я тоже! — с ожесточением говорит Огнев, — Фанатики чертовы. Из-за этих проклятых течений я останусь холостяком на всю жизнь.
— Ха! Подумаешь, — хлопает его по плечу Корин,—
живи как я! Всегда свободен! А жена что? Как чемодан без ручки: и нести тяжело, и бросить жаль.