Золотая лихорадка
Шрифт:
Он полагал, что отечески управляет округой и это лучший, хотя и опасный, способ, при котором с лихвой восполняется недостойное жалованье, а мужики в обмен получают внимание и заботу.
– Пусть все проходят! В лодки садитесь, переписывать больше не будем, все по домам! – объявил он толпе.
– Силину отведите каюту, – распоряжался на пароходе Телятев. – Поставить при нем часового! Остальных на корму с часовым.
– А если дождь! – спросил урядник.
– Ночью, если начнется дождь, то пусть на трапе
Илью привели на корму. Там сидел на скамейке Сашка.
– Ты здесь?
– Да. Садись.
– Я не хочу сидеть.
– Че делать! – ответил Сашка.
Пароход отвалил. Гаврюшка вышел через некоторое время из рубки, уставился на Илью и на Сашку, печально сидевших на самом солнцепеке рядом с солдатом в шинели и с ружьем.
– Теперь будем сами подчиняться… – подмигивая, молвил Гаврюшка.
Он вынул кисет с табаком и предложил конвойному. Солдат достал трубку, и красноватые, в прожилках, щеки его вздулись.
– Как тебе не жарко? – спросил его Гаврюшка.
Курить конвойному солдату не запрещалось. Он знал, что сам теперь вроде арестованного.
– И куда это Камбала делся? – спросил Гаврюшка, оборачиваясь спиной к солдату и опять подмигивая Сашке. – Ты его не знавал? Нигде найти не могут! Даже Силин не знает!
Солдат закашлялся. Гаврюшка обернулся.
– Это египетский табак. У меня полюбовница была, ей капитан привозил из Египта. Шел Суэцким каналом и купил на берегу. Эх, была баба!
Солдат поднялся, харкнул за борт, вытер усы, Гаврюшка нагнулся к Сашке и тихо сказал:
– Никто про Камбалу не знает!
– Чего они меня схватили? – безразлично молвил Сашка через некоторое время. – Черт знает!
Он встал и тоже харкнул за борт.
На Илью, казалось, никто не обращал внимания. А у Ильи все сильней ныло сердце. Ему хотелось уехать с прииска. Но он никогда еще не бросал дела ради капризов. Он знал, что важней работы нет ничего на свете.
Иногда он думал про Телятева. Не мог же бывший становой пристав забыть, как выбросил его Илья на лед, нарочно разогнав коней. Неясные, глухие думы непривычной чередой шли в Ильюшкиной голове.
– Че думаешь? Че думаешь? – толкнул его локтем Сашка. – Че, терпения, что ли, нет? Ночью, наверно, дождь будет… Как будем?
Илья безразлично пожал плечами. Он рад был бы разговориться, но не мог.
Провели Силина в кандалах. Тимоха кивнул своим. Илья подумал, что также и его самого закуют в кандалы и посадят в тюрьму.
«Запутали меня!» – подумал он, и ему захотелось вырваться, как птице из силков. Он сознавал, что его должны выручить, что он ни в чем не виноват. «Но когда еще это будет!»
Он не хотел в город, в грязную тюрьму, к каторжникам. Ему надо ехать вверх по реке домой, а пароход скоро выйдет из озер и проток на реку и повернет, и с каждым
«Мне надо доехать до Амура и сойти, а теперь мне не дозволят!» – мысль эта привела его в отчаяние.
Холодная ночь с ветром прогнала всех с палубы. Илья и Сашка устроились под ступеньками трапа в ногах дремавшего часового.
Телятев прошел мимо. Он опять не подал вида, что знает Илью.
Пароход встал на якорь на всю ночь. Телятев вернулся. Сашка встал. Илья продолжал сидеть.
– Ты у меня не выйдешь из тюрьмы, подлец! – спокойно сказал китайцу Телятев, не обращая внимания на Илью. Тот ждал плюхи, что Телятева прорвет.
«Нет! – подумал он. – Даже и не смотрит на меня! А ведь не забыл! Видно, вот меня-то он сгноит».
– Ты, знаешь, Сашка, – сказал Илья через некоторое время, – мне мерещится наяву, что она где-то близко.
В переборке круглый люк в трюм. Пришел Гаврюшка и сунул туда через решетку пачку табаку и хлеба. За решеткой появилась голова Анфиски.
– На тебе трубку! – сказал Гаврюшка.
Они разговорились. Илья невольно вслушивался.
Гаврюшка сказал женщинам, что до весны их никуда не отправят, а что сам он поступает служить в полицию и еще увидит их в городе.
Послышался слабый женский смех. Илья не понял, о чем говорили дальше. Слышно было только, как Анфиска сказала:
– Конечно, я дама солидная!
У Ильи стало легче на душе, и он уснул.
Утром золотистые острова уплывали назад. Илье опять подумалось, что он, может быть, никогда больше их не увидит. «Скоро Амур и поворот вниз! И конец!»
– Она, Сашка, звала меня ночью во сне! – виновато пробормотал Илья.
Подымаясь, он споткнулся и упал на ступеньки. Сашка помог ему подняться и вытер грязь на его лице.
– Вот спасибо! Я здорово стукнулся, – сказал Илья.
– Ни че!
У солдата отросла щетина. Он стал старше на вид.
Солдат провел арестованных на их скамью на корме и сам присел, ежась от прохлады. Достал из ящика котелки и велел Ильюшке сходить на камбуз. Есть Илье не хотелось. Он подумал, что баржа с солдатами ушла куда-то раньше парохода, и Андрей, наверно, тревожился.
Гаврюшка отвязал от кормы лодку, подвел к борту и сошел. Никто его не задерживал.
Сашка встал и лег животом на борт.
– Ты куда? – спросил он, когда лодка проходила мимо под бортом.
– За вещами.
Пароход пошел очень тихо. Острова расступились, и видны стали желтые горы за Амуром.
«Вот и поворот!» – подумал Илья, и отчаяние снова охватило его.
День был жаркий, словно не осенний.
«Домой так и тянет, так и рвет душу…»
Залязгали кандалы. Опять повели Тимоху. Заметно было, что Силин не боялся. «Тщедушный, малорослый Тимошка не боится, а я…»