Золотая лихорадка
Шрифт:
Я кивнула.
— Да, — продолжала она. — У нас тогда ни у кого денег не было, а он пенсию получал, военный все-таки, так что хоть как-то жил.
— Так кто — он?
— Родственники. Я же… — Она опустила взгляд и смешалась: — Вот потому-то и не хотела… начинать… словом, я не… я даже не помню, где они живут. Я только дом… и… К тому же они собирались Сережу своему деду отдать.
«Весело, — подумала я, — истинная мать-героиня. Отдала кому-то малолетнего сына и теперь не знает куда и, по сути дела, кому. Главное, стесняется нам изложить, а ведь, возможно, в этом квинтэссенция ее проблем».
— И что,
— Честно говоря, я… я не помню, где он живет.
Я имею в виду не вашего сына, а того человека, который взял его на воспитание. И вообще, Светлана Андреевна, почему вы думаете, что ваши проблемы, точнее, сама возможность этих проблем, ведут к вашему сыну. Объясните толком. Особенно если учесть, что вы сами об этом заговорили.
«Правда, поздновато, — договорила я про себя, — но лучше поздно, чем никогда».
— Хорошо, — сказала она. — Я скажу. Сережа недавно звонил мне. Я его не узнала. Конечно, я его не узнала,, потому что я последний раз его голос слышала, когда ему пять лет было. А теперь ему двадцать один. То есть… ему должно быть, сейчас двадцать один год. Взрослый человек. Он не вдавался в пояснения. Он просто спросил, где он может найти своего отца.
— И что вы ему ответили?
— Честно говоря, я ему ответила то же, что и вам отвечу. Не знаю. Ничего про него не знаю. Да и что от него толку? Он и тогда «ботаником» был, какой-то студент из провинции. Наверное, сейчас работает за копейки каким-нибудь заведующим музеем. И вообще, зачем он мог понадобиться? Я не успела толком поговорить с Сережей. Он бросил трубку, я думала, он в четвертый раз перезвонит, а он не перезвонил. А на третий день после этого звонка я к вам пришла. Мне надоело жить как бы под колпаком, под скрытой угрозой и не знать, откуда она исходит, постоянно ожидать, что вот-вот что-то произойдет. А звонок сына подлил масла в огонь…
— А кто такой Заварзин? — спросила я.
— Да я и сама толком не знаю… Сволочь.
После разговора со Светланой Андреевной я направилась по тому адресу, где жили люди, взявшие Сережу. Я предприняла максимум мер для обеспечения собственной безопасности. Нельзя сказать, что Светлана Андреевна дала мне точный адрес. Она указала только дом. Я нашла этот дом, посмотрела его номер и указатель улицы, на которой он располагался, и позвонила боссу:
— Дом нашла. Пробейте точный адресок, босс. Вряд ли в этом доме может оказаться много семей Вороновых.
А то тут восемь подъездов… Наугад искать — это может долго оказаться.
Родион перезвонил через минуту и назвал точный адрес. Нынешная жилплощадь гражданина Воронова, главы семьи, если верить данным, выуженным Родионом из базы данных МВД, представляла собой две комнаты с совмещенным санузлом и зверски секвестированной (если пользоваться омерзительным термином современных финансистов) кухней.
Я поднялась по заплеванной лестнице, первые два пролета которой были начисто скрыты облаками густого влажного пара, идущего из подвала. Из него валило так горячо, интенсивно и зловонно, словно там поселился Змей Горыныч, к тому же страдающий алкоголизмом и, кроме того, пренебрегающий священным долгом опохмелки и мало-мальской гигиеной огнедышащей ротовой полости.
По всей видимости, прорвало теплотрассу вкупе с канализацией.
Дверь квартиры
Вот последних-то как раз и не было, и из неплотно притворенной двери сочились разлохмаченные обрывки шумов, — нечленораздельные вопли, пронзительный женский визг, истерический, со всхлипываниями и подвыванием, смех — и все это под аккомпанемент мерзко грохочущей музыки. По всей видимости, какая-то дикая металлическая «дэдстерская» или «грайдкоровая» команда типа «Impaled Nazarene» или «Hypocrisy», до которых был большим любителем один мой знакомый, с некоторых пор благополучно покоящийся на глубине двух метров ниже уровня Пискаревского кладбища в Питере. Передозировка героина, однако…
Я подняла глаза в поисках звонка, но тут же осознала собственную наивность: на месте, где в нормальных квартирах приличествует быть звонку, торчали два грязных заголенных проводка, по всей видимости — под напряжением.
— Богемные люди, — неодобрительно сказала я и толкнула дверь. — Хотя нет, обижаю… богему. Просто алкаши.
Как я и ожидала, та подалась: не заперто.
Я шагнула в прихожую и тут же едва не навернулась через щуплое тельце мирно спящей девицы. На даме была грязноватая серая футболка явно не по росту и одна желтая тапка. Футболка задралась, и из-под нее проглядывали черные трусики.
От толчка моей ноги девица вздрогнула, затрепыхалась всем телом, а потом, медленно повернув голову, подняла на меня совершенно бессмысленные глаза и проговорила хрипловатым ломким голосом:
— А-а-а… Горбатый, ты, что ли? В-в-в… а зачем бороду отпустил?
Сказав это, девица уронила голову на исходную позицию и снова задремала.
Я невольно прошлась ладонью по подбородку, как бы проверяя, не выросла ли у меня в самом деле бородка. Не обнаружив никакой растительности, чего и следовало ожидать, я перешагнула через галлюцинирующее чудо в грязной футболке и одной тапке, и как раз в этот момент меня посетило второе видение.
Оно представляло собой небритого молодого джентльмена в цилиндре, несшем на себе цвета американского флага, в довольно приличном пиджаке, надетом, правда, на голое тело, и при галстуке, нацепленном непосредственно на шею. Это было самой презентабельной частью прикида молодого человека. Поскольку весь оставшийся его наряд состоял из порванных в нескольких местах семейных трусов, смахивающих не столько на традиционное мужское нижнее белье, сколько на набедренную повязку дикаря. Из-под цилиндра экзотического незнакомца торчали всклокоченные волосы и таращились глубоко запавшие в глазницы темные гляделки, которые глазами-то назвать сложно — столько мутной остекленелости, вызванной, вероятно, ударной дозой алкоголя, плавало во взгляде этих, с позволения сказать, органов зрения.