Золотая лихорадка
Шрифт:
Клуб был густо оцеплен охраной. Еще бы — сегодня здесь собирался городской бомонд… ну, за исключением, конечно, госструктур. Хотя кое-кто и из этих небожителей наличествовал. По крайней мере, машины с престижными номерами и маячками у клуба я заметила.
При входе, чуть в стороне от гардероба, стоял невозмутимо улыбающийся верзила, за спинами которого маячили два точно таких же типа, но только без проблеска улыбки, и внимательно проверял гостей на «всхожесть» — сверял пригласительные со списком ожидающихся визитеров, пристально рассматривал прибывших и некоторых из них быстро досматривал на предмет наличия оружия — четкими, легкими, едва заметными касаниями, в которых не было ничего общего
Меня он осматривать не стал: в том платье, в котором я пожаловала на торжество в честь юбилея Ясина, можно было нелегально пронести разве что вязальную спицу. Да и то надо изощриться.
Впрочем, мой туалет вовсе не страдал вульгарностью. Напротив, это было вполне строгое вечернее платье, которое деловая женщина надевает, выезжая «на люди».
Охранник ощупал меня коротким пронизывающим взглядом с головы до пят, глянул в мой пригласительный билет и почтительно кивнул, предлагая пройти в банкетный зал.
«Когда этот Ясин только успел подготовиться к приему, если приехал только накануне?» — едва успела подумать я, как тут же увидела направляющегося ко мне Кирилла — в сопровождении двух довольно хмурого вида мужчин, которых я первоначально приняла за охранников.
Как оказалось впоследствии, я ошибалась.
Ясин выглядел великолепно. Белоснежный костюм сидел на его статной фигуре как влитой, широкое лицо лучилось довольством и радушием. С тех пор как мы виделись в последний раз, он несколько пополнел, можно сказать, заматерел, стал шире в плечах и груди, хотя и раньше особой худобой не страдал. Проблему рано пробивающейся лысины он решил с не меньшим блеском, чем все прочие — попросту гладко выбрил череп, кстати, очень правильной формы, массивный, так сказать, породистый. Для контраста же отпустил короткую богемную бородку а lа Джордж Майкл.
— Добро пожаловать, бесценная Машенька, — низким, очень приятного, бархатного тембра баритоном проговорил он. — Добро пожаловать. Как говорится, с радостью прошу к нашему шалашу.
— Ничего себе шалаш, — отозвалась я. — Вы, Кирилл Станиславович, как всегда, в своем репертуаре. Хотя, надо сказать, репертуар этот мне нравится. Ну что тебе сказать — мои поздравления и наилучшие пожелания, дорогой. Впрочем, по всей видимости, у тебя и так все есть. Тем более что выглядишь ты просто сногсшибательно… если, конечно, ты допускаешь такую характеристику в отношении мужчины.
Тот расплылся в широчайшей улыбке и полез целоваться. Потом коснулся губами моего уха и тихо проговорил:
— Ты, Машка, еще похорошела. Только чтобы не было больше этого… типа «Кирилл Станиславович», «репертуар» и «характеристика». Как говорил Фрунзик Мкртчян, в маем домэ папращю нэ виражаться.
От него ненавязчиво пахло дорогим алкоголем. Уже успел подзарядиться.
— Ну хорошо, — улыбнулась я. — Это я так… солидность накручиваю. А то у тебя тут вон как все капитально устроено. Когда только организовать все успел?
— Да это не я, это все Розенталь, — отмахнулся Ясин.
— Кто?
— Розенталь, — проговорил тот, хотел сказать что-то еще, но в тот же момент заметил, как в зал входит трио новых посетителей, всплеснул руками и направился к ним.
Между вновь пришедшими, казалось, нет и не может быть ничего общего. Невысокий, вертлявый плотный мужчина лет сорока походил на воробья, которого невесть зачем обрядили в перья орла и наказали изображать на лице особую значительность. Что было весьма трудно с его анемичным подбородком и тяжелым, длинным утиным носом, на котором выражение слепого самодовольства смешивалось с явным изумлением: куда это, дескать, я попал? Дорогой, элегантный, прекрасно сшитый костюм сидел на нем, как холщовое рубище на огородном пугале. И все же общая живость и энергичность манер делали его по-своему привлекательным. Чего никак нельзя было сказать о его спутнице, одетой с тяжелой безвкусной роскощью. Женщина эта, с ее узким надменным лицом и блеклыми, рыбьими глазами, казалась мумией, которую на время извлекли из склепа, где она лежала с таким же вот достоинством и многовековой спесью. Она смотрела прямо перед собой, двигалась скованно и расчетливо, словно ощущала себя вершительницей судеб, от единого движения наманикюренного пальчика которой зависели судьбы людей и государств.
Я не смогла сдержать иронической улыбки: такой чудовищный, всепроникающий, смехотворно раздутый снобизм распирал эту даму.
Чуть поодаль, за спинами этой колоритной парочки, выступал облаченный в строгий серый костюм грузный мужчина с хищным ястребиным носом и седеющими кудрявыми волосами.
— Добро пожаловать, Геннадий Ильич! — воскликнул Ясин, приближаясь к своим гостям, и начал горячо трясти руку «воробьиного орла». Потом подскочил к «мумии» и приложился к ее белой веснушчатой ручке. На лице милой дамы появилось нечто вроде кислой улыбки. Вероятно, так улыбалась бы высокопородная сельдь (до ее водворения в консервную банку) какой-то ничтожной кильке.
— Мое почтение, Валерия Юрьевна, — продолжал рассыпаться Ясин, обмениваясь энергичным рукопожатием с солидным толстяком.
«Он назвал этого воробышка Геннадием Ильичом, — подумала я. — Неужели это и есть банкир… то есть пайщик банка Бубнов? Выглядит не очень представительно».
— Очень… э-э-э… Кирилл… Серге… Станиславович… — прокудахтал Геннадий Ильич и тут же сбился, потому что наступил на ногу своей спутнице и получил такой обжигающе ледяной взгляд, что невольно поперхнулся и умолк окончательно, не высказав своей мысли.
Впрочем, Ясин его и не слушал. Он подвел почетных гостей к столам и усадил по правую руку от отведенного ему самому главного места. Рядом с этими людьми оказалась и я. Нельзя сказать, что это было самым плохим соседством, что выяснилось немного позже. Впрочем, «оказалась» — сказано из кокетства. Я сама устроила так, чтобы оказаться поближе к Бубнову. Ну и поневоле — к его пафосной супруге.
Далее все потекло по намеченному сценарию.
На сцене выступали известные певцы. Натруженно грохотала «фанера», под которую они открывали рты. Говорились тосты, здравицы, какого-то грузина едва не утащили под стол за то, что чуть ли не полчаса он витийствовал на тему, которая в переводе на русский (имею в виду, разумеется, стиль) значила одно: «Итак, выпьем за дружбу!» Одним словом, обычная скукотища.
Впрочем, вскоре мои ожидания начали оправдываться.
Сидевший по левую руку от меня Геннадий Ильич, который все время молчал и только однажды произнес какой-то маловразумительный тост, вероятно, вплотную подошел к кондиции, раскрывшей его для общения. Он икнул и, проигнорировав полный презрения взгляд своей супруги, которая второй час высокомерно цедила ананасовый сок, повернулся ко мне и проговорил:
— Я полагаю, что в высшей степени достойный человек, то бишь является Кирилл Семен… кхе… Станиславович… кгм… я хотел сказать… мое присутствие на его юбилее не может дезавуировать предвыборную кампанию на пост… м-м-м… — Он подцепил на вилку кусок мяса, приправленного каким-то ароматным соусом, но не донес его до рта, и соус стал упорно капать на рукав надменно застывшей, как каменное изваяние, его супруги Валерии Юрьевны. — К плохому человеку такая очаровательная женщина… как вы, драгоцен… Мария, не так ли… позвольте ручку… к нехорошему человеку такая женщина не пришла бы, — наконец справился он с мыслью.