Золотая лодка
Шрифт:
Ребята подъехали к юрте. Рядом с ней стоял чей-то «Уазик» с потертой надписью на боку «Прикаспийская коммуна», но внутри автомобиля никого не было. Не было никого и поблизости.
– Это журналист, – сказал Мансур. – Он приехал из города. Мне мама говорила, что у деда собирались взять интервью.
– Ух ты! – воскликнул Баубек. – Я же говорил, что он герой. Им уже пресса интересуется, а ты говоришь, что никто не знает.
Мансур проигнорировал слова Баубека и заглянул внутрь юрты.
Шанырак 25 на верху жилища старика был открыт и свет от солнца, проходивший сквозь него, хорошо освещал внутренность помещения. Убранство было простым, но в нем присутствовал порядок. Пол жилища был застелен состарившимися текеметами 26 и алашой 27 . У дальней стены, напротив входа, стояла кровать старика с застеленной постелью. Слева от кровати находился старомодный деревянный платяной шкаф, а справа стоял старый сундук со сложенными на нем казахскими напольными матрасами-корпе. Над кроватью висела потертая домбра. Ближе ко входу стоял старинный кебеже 28 , в которых кочевники хранили продукты, с простеньким набором посуды, сложенными на крышке.
25
Круглый проём в виде решётчатой крестовины на вершине купола юрты, скрепляющий жерди её конструкции.
26
Текемет – войлочный ковёр
27
Алаша – безворсовый ковёр
28
Подобие деревянного сундука для хранения продуктов питания.
Вдохнув знакомый запах обветшалой кошмы и крепкозаваренного чая, Мансур произнес:
– Деда, ты здесь?
– Скорее всего, за стадом ушел, – сказал Баубек, также просунув голову в дверной проем юрты. – Наверное, ходит в степи.
В юрте не было ни души. Отойдя от жилища, ребята принялись вглядываться вдаль, пытаясь разглядеть там старика, как вдруг недалеко от них послышалось чьё-то неприятное рычание.
Глава 4. Воспоминания Камбара Абдрашитова.
Весна 1991 года. Сарайшык. Гурьевская область. Казахстан.
Старик Камбар, заложив руки за спину, неспешным шагом прогуливался по степи. Он был одет в бежевый плащ, купленный когда-то его покойной женой Кунсулу в городском торговом центре по случаю какого-то совместного их торжества, а, возможно, и на его юбилей. Под плащом проглядывался воротник стеганой ватной безрукавки. В последние годы старик не снимал её до наступления лета. Кости немного стали поднывать, и появилось в теле ощущение холода. Его штаны были заправлены в разношенные яловые сапоги, и на голову был нахлобучен войлочный колпак.
В этом году Камбару Абдрашитову исполнилось шестьдесят восемь лет. Возраст преклонный, но он не выглядел дряблым и тщедушным. И он не носил умудренную бородку, – атрибутику многих аксакалов из сельских районов, – и не ходил важно и размеренно. Камбар по сей день ступал твердым шагом. Он держал спину ровно и всегда был по-солдатски чист, выбрит и ухожен. Вот только заложенные за спину руки выдавали в нем сильную погруженность в размышления или, скорее, в воспоминания, во время которых он осторожно отмеривал каждое свое слово перед тем, как произнести его вслух. Долгая и суровая жизнь приучила его к этому.
Рядом со стариком шел человек. Он был значительно моложе и одет даже, по-пижонски. Кепка и клетчатый твидовый пиджак молодого человека выдавали в нем городского жителя. Было видно, что он о чем-то расспрашивал Камбара и успевал затем на ходу делать записи в свой блокнот острозаточенным карандашом.
Это был журналист из «Прикаспийской коммуны». Он с утра появился здесь и, предупредив старика, что у него не так много времени, – ему надо было до обеда вернуться обратно в город по каким-то неотложным делам, – теперь брал интервью у него. Журналист задавал вопросы о детстве старика, о юности, о том, как проходила его жизнь. Он внимательно слушал Камбара и, с не менее внимательным видом, все это отмечал в блокноте.
Прошло много лет с тех пор, как закончилась Великая Отечественная война и с того момента, как Камбаром был совершен подвиг. В стране уже во всю расцвела горбачевская гласность, превратившаяся к этому времени в практически неограниченную свободу слова, и газета, вспомнив о герое-земляке, решила посвятить ему отдельную статью на развороте, написав открыто и без цензуры.
Старик Камбар с журналистом, не удаляясь далеко от отары овец, мирно пасшихся на светло-зелёной травке, ходили вокруг. Отара была немногочисленной. Слегка разбредшись под весенним солнцем, овцы позволяли пастуху с его собеседником делать достаточно большие круги.
– Из своего детства я помню только троих людей, – начал старик. – Это мой отец, его имя было Шона, моя мама, её звали Нурбике, и мой двоюродный брат Ельнар.
Старик Камбар произносил имена родных ему людей и делал на каждом из них акцент поступью, словно сейчас эти имена служили ему опорой. Он делал шаг правой ногой – это был отец – сила духа, мужественность и стойкость к трудностям были заложены в этом; левой – это была его мама – близость к сердцу подчеркивалась сострадательностью, справедливостью и порядочностью. Снова правой – это уже был Ельнар – неугасимая связь с прошлым, символ сплоченности и боевого клича-урана их рода, отзывающегося эхом в вечности.
– Вспоминая о них, – говорил старик, – я мысленно переношусь в те далекие годы конца двадцатых и начала тридцатых. Я был тогда ребенком, но хорошо помню то время, словно это происходило вчера.
Старик тяжело вздохнул и продолжил:
– Трудные были времена. Испытания на людей навалились огромные. Коллективизация и необдуманное превращение кочевого быта казахов в оседлый привели многие аулы к катастрофе. Голод нещадно косил детей и взрослых. Наверное, похлеще было только в годы великого бедствия, когда в нашу степь пришли джунгары 29 .
29
Серия военных действий между Казахскими жузами и Джунгарским ханством, продлившаяся с XVII века до середины XVIII века. Стратегической целью джунгар являлось увеличение территорий для кочевья путём присоединения соседних земель Казахского ханства.
Старик Камбар на мгновение задумался и продолжил:
– Много людей пострадало тогда. Очень много. Хотя, что греха таить-то, засухи, неурожаи и голод часто случались в прошлом, до прихода в степь большевиков.
Сказав об этом, старик снова замолчал, но ненадолго. Было видно, что воспоминания давались ему тяжело.
– В те годы мой отец руководил басмаческим движением в степи…
– Вот это да! – воскликнул журналист. Он не ожидал услышать такое и, извинившись, переспросил: