Золотая лодка
Шрифт:
Помимо речной рыбы, пруд облюбовали птицы. Разноголосое пение, щебетание, шипение и кряканье слышалось отовсюду – к воде слетались фламинго, пеликаны, лебеди, утки и другие водоплавающие и мелкие птицы. Они украшали своими красочными опереньями водоем. Бывало, когда солнце склонялось к закату, на пруду утихал птичий гомон, и миг спустя тишину начинало нарушать яростное кваканье лягушек, временами замолкавших и прятавшихся от хищников среди кувшинок, но, как только угроза исчезала, они снова вылезали из-под широких листьев, распластавшихся на водной глади, и продолжали свое лягушачье пение.
Никому не разрешалось подходить близко к пруду, пока там находилась ханская дочь
На пруду Малика проводила всё свое свободное время. Водоем располагался с южной стороны Сарайджука, подобное расположение давало возможность, отдельно назначенным лучникам наблюдать со сторожевой башни за безопасностью ханской дочери. При каждой опасности и малейшей угрозе её жизни, стражники готовы были меткими выстрелами сразить неприятелей, а тех, кого они могли взять живым, ждала ханская кара. Солнечные блики, отражавшиеся от пруда, были знаком для всех тех, кто все еще сомневался в том, что надо держаться подальше от этого места, и что мог бы стать легкой мишенью, ослушавшись этого закона. И несмотря на то, что пруд был одним из самых красивейших мест в ханстве, многие все же старались обходить его за версту. Об этом месте были наслышаны заморские путешественники и чужеземные караванщики, но и они старались держаться подальше от заповедного пруда. Все боялись ханского гнева. Его влияние за годы правления распространилось далеко за пределами Орды.
Но случилось так, что незадолго до злополучного похода Тохтамыша против Тимура, ханскую дочь вдруг поразил непонятный недуг. Она стала вести себя странным образом. Практически каждую ночь Малике снились странные сны, и она временами переставала узнавать близких ей людей. Обеспокоенный хан, восприняв это как дурной знак, отправил во все концы караванных путей своих гонцов на поиски того, кто сможет исцелить его дочь. Искусному лекарю было обещано богатое вознаграждение, к стенам города Сарайджук потянулись знахари, маги, колдуны, врачеватели и целители. Среди них попадались шарлатаны и аферисты, которые думали, что они смогут и в этот раз обдурить людей и заработать на этом состояния. Но в этот раз им не повезло. Обманщиков тут же волокли на городскую площадь и прилюдно отрубали головы, чтобы другим не было повадно наживаться на чужом горе, тем более на горе великого хана Золотой Орды.
Гнев Тохтамыша становился яростнее еще и от того, что его войско было собрано и готово к походу. Эмиры ждали команды, чтобы вести вперед, закрепленные за ними, боевые отряды. Хан старался не показывать свое состояние окружению, но он сильно переживал, что его эмиры в один момент перестанут понимать своего предводителя, посчитают его слабовольным, взбунтуются и свергнут, а глядишь, под шумок и казнят. Но речь шла о жизни любимой дочери. Обстановка в ханстве накалялась, ожидание было смерти подобно как для дочери, так и для его репутации, а репутацию пришлось завоевывать с титаническими усилиями. Тохтамыш, не считаясь с огромным риском, все положил на алтарь победы – ум, силу, хитрость, он вынужден был наступать каблуком сапога на горло своей гордости, согласившись на опасное сближение с Тимуром. Но теперь все изменилось, и Тохтамышу надо было торопиться.
Вскоре во дворце появился незнакомец. Он представился охране как маг, готовый помочь ханской дочери. Охрана без лишних расспросов проводила его к ханскому визирю, чтобы тот мог обсудить и понять, чем он сможет помочь Малике, и как скоро он сможет приступить к работе. Маг был одет в обычную для того времени, хотя и весьма дорогую одежду – белую тунику и халат, расшитый тонкими золотыми нитями. Визирю маг показался каким-то чудным. С виду он был очень похож на знаменитого саманидского философа и ученого Ибн Сина, служившего придворным врачом у саманидских эмиров и дайлемитских султанов. Визирю много раз приходилось видеть в старинных книгах портреты Ибн Сина, неизменными атрибутами которого были тюрбан и клиновидная бородка.
Мага звали Абу Али. И, как уже было отмечено, на голове он носил белый тюрбан и у него была такая же, как у ученого Ибн Сина, клиновидная седая бородка. Визирь своим острым оценивающим взором заметил, что на ногах Абу Али были надеты мягкие и такие же дорогие, как и его расшитый золотыми нитями халат, кожаные сапоги с загнутыми кверху носками. Однако самой интересной деталью были круглые стекла в роговой оправе на носу у мага, сквозь толстые линзы смотрели на мир маленькие, хитро бегающие глазки.
– Если соблаговолит великодушный хан, то я смогу излечить его дочь, но… – стараясь говорить спокойным голосом, начал Абу Али, при этом его глазки продолжали бегать по лицу визиря, пытаясь высмотреть любой знак согласия, – но у меня есть одно желание.
– Я слушаю вас внимательно, – проговорил визирь, и ни один мускул на его лице не дрогнул.
– Если соблаговолит великодушный хан, – продолжил Абу Али, заметно нервничая, – если соблаговолит достопочтимый и великодушный хан, то мне, взамен того, что я исцелю его дочь, хотелось бы получить возможность доступа в книгохранилище города Сарайджук, где, по некоторым слухам, могут храниться несколько античных книг и рукописей из Александрии.
И в тот момент, когда Абу Али произнес эту фразу, он зачем-то взглянул на свое запястье с наружной стороны, а затем, словно вспомнив о чём-то, быстро принялся тереть это место рукой, будто у него заболело запястье. Такое резкое движение Абу Али показалось визирю весьма странным. Он засомневался: откровенен ли маг, тот ли, за кого себя выдает.
– А для чего они вам понадобились? – тем же спокойным голосом переспросил визирь.
– Они нужны мне для моих трудов, – Абу Али очень старался быть убедительным.
Глазки мага уже не бегали по лицу визиря, а цепко впились в его глаза, словно он пытался внушить какую-то мысль. И возможно то, что в ответе Абу Али прозвучало слово «труды», оно сделало его ответ уверенным. Маг не стал говорить визирю, что эти книги чудом сохранились во время войны между царицей Пальмиры, Зенобией Септимой, и императором Аврелианом за господство над Египтом. Уцелели они и после эдикта римского императора Диоклетиана, повелевшего собрать все книги, учившие, как делать золото и серебро, и сжечь их. Римский император желал уничтожить все труды алхимии, а вместе с ними источники богатства. Он рассуждал так: если египтяне способны произвести сколько угодно золота и серебра, то они будут способны вооружить огромную армию и победить Римскую империю. Но некоторым книгам и рукописям повезло. Они уцелели и спустя века оказались в Сарайджуке.
Визирь глянул на Абу Али и велел подождать его. Ему необходимо было встретиться с ханом, чтобы обсудить просьбу мага.
Шло время. Абу Али томился в ожидании, сидя на неудобном деревянном стуле во внутреннем дворике у резного фонтанчика, сложенного из плотного ракушечника. Похоже, он понимал, что сейчас важнее думать о том, что он сильно рискует своей жизнью, выходя с подобным предложением к хану. Один похожий случай однажды чуть не стоил ему жизни. Такое никогда не забывается: рабская метка, которую выжгли у него на затылке, иногда сильно ныла и причиняла не только физическую боль, но и боль душевную.