Шрифт:
В иллюминатор непрерывно били тяжелые струи воды. Сильно качало. Подняв паруса, бриг «Парис» держал курс на норд-вест.
Склонившись над столом, морской офицер с удивительно молодым, почти юношеским лицом разматывал какой-то сверток, обернутый в длинный и узкий кусок прозрачной ткани. Внутри оказался… — затаив дыхание я придвинул книгу поближе, — внутри оказался скатанный трубкой темно-коричневый свиток…
Весь свиток был густо заполнен черными непонятными значками…
«Вот если бы их прочесть!» — подумал моряк. Он сосчитал количество строк —
Пятьдесят пять строк, а длина три фута — без малого метр… Казалось, еще немного, и моряк прочтет непонятные значки. Но этого не случилось.
И я узнал, как долго не могли люди разгадать тайну древнеегипетской письменности и как великий французский ученый Шампольон совершил свое открытие:
«Волнение, охватившее Шампольона в момент открытия, было так велико, что он внезапно почувствовал страшную слабость. Ему казалось, что он вот-вот умрет от разрыва сердца. У него хватило лишь сил, чтобы вбежать к брату, бросить на стол исписанные листки и воскликнуть: «Теперь я добился!» После этого он лишился чувств и пролежал в беспамятстве несколько суток…»
Я закрыл книгу… «Страна Большого Хапи». Большой Хапи — так древние египтяне называли реку Нил. «Привет тебе, Хапи, — пели они, — выходящий из земли, приходящий, чтобы напитать Египет…» Как давно это было!
За окном, цепляясь за ветки, кружились желтые листья, и маленькие ребятишки, смеясь и подпрыгивая, ловили их. Оранжевая полоска заката протянулась через стол и, сломавшись на краю, падала на пол.
Вот и осень, думал я, улетают птицы, падают листья, и дни короче… А ведь совсем недавно было лето, совсем недавно, в августе, я получил в школе новые учебники. И как долго ходил я по широким гулким коридорам, по опустевшим лестницам!
Я отыскал свой класс, свою парту. Как шумно было здесь когда-то! Улыбаясь, я бродил между черными рядами.
За лето класс стал выше, просторнее, пахло свежей краской, мелом, доской. Сколько раз я стоял у этой доски… Захрустели географические карты, захлопали крышки парт, заскрипели перья, и я услыхал строгий голос Марии Михайловны: «Я жду, когда класс успокоится!..»
И как же мне тогда захотелось приготовить чернил погуще, чтобы буквы отливали зеленым, вставить в ручку чистое перо и раскрыть новую тетрадь с гладкой, до блеска, линованной бумагой, где все получается так красиво.
…Оранжевая полоска на столе растаяла, в комнате потемнело. Вздохнув, я посмотрел на часы: арифметику сделал, русский сделал, к завтрашнему дню оставалась только история. Я раскрыл портфель и достал учебник.
От истории древнего мира пахло папирусом. Огромный фараон, стоя в колеснице и натянув лук, вихрем мчался на врагов. Размахивая копьями и щитами, египетские воины захватывали пленников, земледельцы прогоняли скот по разостланным колосьям, чиновники собирали налоги: вот сидят они друг за другом, поджав под себя ноги, и записывают, сколько должны крестьяне. А самый последний чиновник куда-то оглядывается. Интересно, куда он смотрит?
«…Крестьянин работает с утра до позднего вечера: устает он. Едва он приходит домой, как его тащат на работу вновь…» Так же плохо жилось и ремесленникам, а рабам еще хуже.
Выучив урок, я опять стал рассматривать изображения египтян. Ведь изображения эти были сделаны руками самих египтян, тех самых египтян, что нарисованы в учебнике, тех самых, что поклонялись богам, строили пирамиды и занимались земледелием. «Крестьянин работает с утра до позднего вечера: устает он»… Их бесстрастные лица с чуть раскосыми глазами хранили вечную тайну: мы видели то, чего не видел ты и чего ты никогда, никогда не увидишь и никто не увидит.
И тут я вдруг подумал: ведь все было не так, совсем не так. Нет… конечно, в учебнике все правильно: «Крестьянин работает с утра до позднего вечера: устает он…» Ну, а какой был этот крестьянин? Какие у него были глаза, брови, рот, как он улыбался? Мне очень захотелось увидеть его. И поле, на котором он работает, и мулов, которые молотят зерно. И о чем он думает, этот крестьянин?
Может быть, справа от его поля стояла высокая пальма, под которой он отдыхал и которую помнил с детства. И всегда, когда он выходил на работу, всегда он видел эту пальму в лучах восходящего солнца.
Наверное, он шел за быками и пел:
Молотите себе, молотите себе, О быки, молотите себе! Молотите себе на корм солому, А зерно — для ваших господ. Не останавливайтесь, Ведь сегодня прохладно!Была же такая песня у древних египтян.
Крестьянин пел и думал: «Завтра я починю мешки, а то они совсем порвутся». А впереди были три тысячи лет. Впереди был Древний Рим и Греция, татаро-монгольское иго и феодальный строй, революция.
А солнце? Оно, наверное, тоже было другое, не такое, как сейчас. Ярче, больше… И небо было другое. Голубое-голубое! Такого голубого цвета сейчас уже нет.
Но как же все это было?
Громко щелкнул замок в коридоре, хлопнула дверь — это пришли мама с папой.
— Виктор! — закричал еще с порога папа. — Уроки сделал?
— Опять ты в темноте читаешь! — Мама включила свет, а папа снял пиджак, туфли, лег на диван и, напевая в нос, развернул журнал.
При электрическом свете жизнь древних египтян стала еще загадочней.
Нет, думал я, никогда не было твоего крестьянина и пальмы, и старого плуга не было. А если и было, то все по-другому. И еще сильнее захотелось мне увидеть, заглянуть туда, вдохнуть тот воздух, поваляться на той земле…
— Папа, — спросил я, — эти мумии фараонов, что находят в Египте, они что, твердые или мягкие?
— Твердые, — напевая в нос, ответил папа.
— А они что, очень твердые?
— Да. Не мешай.
— Папа, а у них есть… выражение на лице?
Пение оборвалось. Папа осторожно спустил ноги с дивана и посмотрел на меня: