Золотая ловушка
Шрифт:
Вот такие именно расходы и надлежит сокращать. А я обратил внимание, — сурово заметил Макомбер, — что вы рекомендовали удовлетворить его требование. Стоит ли говорить, что меня это крайне удивило? Крайне удивило, Джадсон. Мы вправе надеяться, что наши управляющие будут более благоразумны.
Джадсон промокнул потный лоб и ничего не сказал. На протяжении последних десяти миль он успел прийти к выводу, что гораздо лучше слушать и не возражать. Голос Прайса Макомбера журчал и журчал весь жаркий и пыльный день, не подавая ни малейших признаков того, что когда-нибудь этот поток иссякнет.
Всякие аргументы, которые мог бы предложить
Молли Макомбер скучала, глядя из окна дилижанса на пустыню. Ее дядюшка, столь изысканный, элегантный и уверенный в себе, на которого она смотрела как на супермена в Канзас-Сити и Сан-Луисе, отнюдь не казался таковым в настоящий момент. Ей подумалось, что на фоне холмистых просторов прерии его тугие крахмальные воротнички и аккуратный черный костюм выглядят совершенно неуместно. Кроме того, среди дикой природы этой скалистой пустыни его физиономия приобрела вид чересчур чопорный и педантичный, а глаза стали какими-то плоскими и глупыми. Они напоминали глаза рыбы, таращившейся из аквариума на мир, который она не может как следует разглядеть и которого совсем не понимает.
— Снижайте расходы, — разглагольствовал Макомбер, — и доходы будут говорить сами за себя.
Джадсон смотрел на пустыню, пытаясь переменить положение ног. Он испытывал жалость к Молли, которая, по-видимому, ожидала, что это путешествие будет увлекательным и романтичным. Жалко ему было и себя. Но он хоть выпивал с кучерами дилижанса, играл с ними в покер. Это его в какой-то степени утешало.
«Солончаковую котловину» он один раз уже посетил и молил Бога, чтобы ему не пришлось побывать там еще раз. Если Уэльсу, смотрителю этой станции, нужна взрывчатка, считал Джадсон, он должен ее получить. Вообще ему следует дать все, что ни попросит, — ожерелье из серебряных колокольчиков, кардинальскую шапку и даже пароход — все, что угодно, лишь бы он был доволен.
За три месяца перед тем как Уэльс занял место смотрителя «Солончаковой котловины», на этом посту сменилось по крайней мере шесть человек.
Первый из них продержался десять дней. «Котловина» — далекая уединенная станция, там меняют лошадей всего два раза в день — один дилижанс проходит в восточном направлении, а другой — на Запад. Приехав в город на одном из дилижансов, смотритель с самым решительным видом отказался от места.
— Ни под каким видом, — заявил он. — Ни за какие коврижки, пусть бы даже эти коврижки пек сам Прайс Макомбер.
Через три дня после того, как на это место заступил новый смотритель, очередной дилижанс, прибыв на станцию «Солончаковая котловина», чтобы сменить лошадей, обнаружил, что никого тут нет, загон пуст, лошади угнаны, а сам смотритель лежал на пороге дома, мертвый, оскальпированный и изувеченный, с тремя пулями в груди.
Еще два смельчака сделали попытку один за другим. Первого из них апачи убили на следующий же день, а второй отбивался от них в течение нескольких часов, а потом подался в Мексику, прихватив с собой две упряжки сменных лошадей по шести штук в каждой. С тех пор о нем — ни слуху ни духу.
Возможно, что требование поставить
Смотритель по имени Уэльс оставался на своем посту вот уже два месяца и просил прислать, не считая пресловутой взрывчатки, только патроны, правда в огромных количествах. С каждым дилижансом он присылал заказы на все новые и новые боеприпасы.
Макомбер завалился на бок, когда одно из колес дилижанса проехалось по краю торчавшего камня и экипаж сильно накренился. Эта встряска разбудила Молли, которая задремала, утомленная непрерывным движением и жарой. Тонкая пленка пыли покрывала ее лицо, волосы и шею. Капельки пота, такого прозаического, лишенного всякого аристократизма пота, стекая по щекам, оставили на них грязные полосы. Взор ее скользил по широкой долине, над которой плясали волны марева. В них отражался огненный шар солнца, и вся земля, покрытая как бы мерцавшим покрывалом, казалась нереальной и даже жутковатой. Где-то вдалеке поднялся пыльный смерч и помчался по белым просторам, словно некий злой дух — единственное движение в неподвижно застывшей пустыне.
Дилижанс подкатил к самой котловине и ненадолго остановился на краю, пока лошади набирались сил для того, чтобы преодолеть, утопая в солончаковой пыли, длинный, мучительный участок пути по дну впадины. Пыльное облако наконец-то догнало его, оседая на самом экипаже и на одежде пассажиров, сломив и растворив в пространстве даже непобедимую говорливость Макомбера. Он замолчал и смотрел в окно кареты, как будто бы складывая в уме колонки цифр. Итог, конечно, получался положительный, и деньги должным образом сэкономлены.
Когда дилижанс снова тронулся, начальник посмотрел на Джадсона.
— Сколько нам еще осталось? — спросил он.
— До приличного места — сорок миль. До «Котловины» — всего десять. Там только поменяем лошадей, а провизию и воду лучше брать в «Зеленом ручье».
Лошади, словно почуяв скорый отдых, воспряли духом и бросились в атаку на пляшущие тепловые волны.
За шесть часов до этого в «Солончаковой котловине» наступило утро. Солнце, утомленное трудами предыдущего дня, медленно вскарабкалось на скалистый хребет и вонзило белые раскаленные лучи в одинокий каменный домик и ограды загонов.
Уэльс, высокий, очень худой и очень упрямый мужчина с волосатой грудью, копной нечесаных рыжих волос и давно не бритой щетиной, которая поблекла от солончаковой пыли, стоял у одного из маленьких окон, глядя наружу красными от бессонницы глазами. Он их не видел, но что из того! Он и так знал, что они тут. Вот уже восемнадцать часов со своим дьявольским терпением они выжидали здесь, прямо перед ним, за этим невысоким каменным барьером.
Центр комнаты занимал стол, грубо сколоченный из досок, на нем стояли свеча в миске и фонарь. Угли в очаге давно погасли, а койку покрывала беспорядочная груда скомканных, дурно пахнущих одеял. Он примостился у окна на коленях, рядом с деревянным ведром. На его стенках проступили белые пятна, а на дне виднелся молочно-белый осадок. Сама вода напоминала снятое молоко. По существу, она представляла собой соляной раствор. Но никакой другой воды у него не было.